Онлайн Психологи

НУ ВЫ ЖЕ ВИДИТЕ, КАК Я НЕСЧАСТНА, УТЕШЬТЕ МЕНЯ СКОРЕЕ!

Молодая, худенькая женщина плакала, держа на руках младенца. Это было много лет назад, но я ее запомнила. Я тогда только начинала работать и, конечно, каждый яркий случай запоминался много лучше, чем сейчас.

Смешно прозвучит из уст психолога, но я как-то не очень умею утешать. Да и ее слезы не были похожи на истероидный запрос: ну вы же видите, как я несчастна, утешьте меня скорее!

«Может быть, ей просто негде поплакать?» — думала я и по привычке, оставшейся от научной работы, строила гипотезы:

— ребенок на ее руках неизлечимо болен,

— семейная ссора, особенно тяжело переживаемая кормящей матерью,

— послеродовая депрессия…

История Ларисы оказалась простой и щемящей.

Вышла замуж по молодой и задорной любви, на третьем курсе технического института, сразу легко родила сына Ваню, радостно играла в него, как в куклу, сама в охотку шила младенческие обновки (перестройка, в магазинах ничего не было), мать и муж помогали, но она и сама справлялась. Когда почти сразу после родов забеременела еще раз («А как же говорят, что, пока кормят, не беременеют?» — несколько растерянно спросил муж), вопросов не возникало — все равно она изначально хотела не одного ребенка. Родила второго мальчика, назвала Семеном. Стало еще веселее: малютки строили невероятно забавные отношения между собой, наблюдать за этим можно было бесконечно. Они много смеялись, гуляли, ходили в походы — муж подхватывал одного ребенка, она — другого, друзья помогали управляться с вещами. Да и много ли в перестройку было вещей? Переноски для малышей она сшила из старых своих и мужниных джинсов, пристрочив к ним ремни из корсажной ленты. Впереди, из задних карманов, торчали бутылочка, соска, самодельная погремушка.

Муж хватался за любые работы. В перестройку встали все основные питерские заводы и найти инженерную работу было практически невозможно. Она раздумывала — закончить институт или, отдав детей в сад, тоже пойти работать, чтобы денег стало хоть чуть-чуть побольше? В это время вдовая мама Ларисы, насмотревшись на семейное счастье дочери, вдруг решила, что и ей еще не поздно ухватить свой кусок, воссоединилась с бывшим одноклассником и уехала с ним фермерствовать в Рязанскую область.

А Лариса опять забеременела. Очень хотелось дочку. Муж сказал: мне кажется, хватит, но вообще — как ты решишь. Она решила рожать. Дети — это так здорово! Но беременность оказалась тяжелой, роды — не очень удачными и закончились срочным кесаревым сечением.

Бабушка забрала к себе на ферму старшего Ваню. Он сразу стал с непривычки тосковать по брату и матери и болеть, один раз даже вызывали скорую. Она ехала по осенним дорогам перестроечной России четыре с половиной часа. После этого случая Лариса попросила привезти Ваню назад. Мать осталась со скотиной, а ее сожитель привез мальчика на машине. Братья обнялись и почти сутки объятий не размыкали.

Много забот свалилось на мужа, он начал сначала ворчать, а потом и возмущаться: мы так не договаривались! Я работаю, мне нужно высыпаться, нормально есть и вообще как-то жить за пределами всех этих горшков и пеленок. Бледная как тень, шатающаяся от слабости Лариса старалась побольше взять на себя, но у нее плохо получалось. Пропало молоко, на дешевых смесях (на дорогие не хватало денег) у дочки Кати стало пучить животик, она вообще перестала спать.

Муж сказал: знаешь, мне это как-то все надоело. Ты стала какая-то неженственная, истеричная, меня вообще не замечаешь. Наверное, ты меня разлюбила. Мне с тобой тяжело и неинтересно. Наверное, я тебя тоже разлюбил. А зачем же жить без любви? Пойду-ка я отсюда.

И ушел. И стал жить с какой-то женщиной. Надо думать, опять весело и интересно. И исправно платил алименты со своей небольшой «белой» зарплаты. Иногда заходил «в гости» и приносил мальчикам по шоколадке или по дешевой пластмассовой машинке. А Лариса осталась с детьми в родительской трехкомнатной хрущевке. Ване — 4,5 года, Семену — 3,5, Кате — 8 месяцев.

— …Профессии у меня нет, институт не закончен, да и кому сейчас нужны инженеры?! Просто устроиться на работу в какой-нибудь магазин или ларек? Но куда деть Катю и кто возьмет на работу женщину с тремя маленькими детьми? Можете меня осуждать, но однажды я даже подумывала о том, чтобы сдать Катю в дом малютки. Потом, правда, поняла, что не смогу.

— Ресурсы, — подумав, сказала я. — Все, что есть. Перечисляйте.

— Ничего нет, — снова заплакала было Лариса, но теперь уже я протестующе махнула рукой:

— Хватит! Не вешайте мне лапшу на уши. Думайте и говорите. В вашей ситуации придется использовать абсолютно все. Без малейших исключений.

Общие друзья все дружно заклеймили ушедшего мужа, но и от многодетной Ларисы шарахнулись: у человека, конечно, горе, жизнь рухнула, но чем тут поможешь? Мужа не вернешь, детей себе не возьмешь. А на стороне Лариса вообще стесняется говорить, что ее муж бросил с тремя детьми: стыдно.

— Люди боятся чужих несчастий не только из собственной недоброты, суеверия и прочего, но и из того, что обычно не знают, как и чем конкретно помочь. А им не говорят — традиций-то считай не осталось. Впрочем, у вас и несчастий-то никаких нет, так — трудности жизни. (Имея дело с родителями в том числе и больных детей, я уже знала: диагнозы, определения часто в корне меняют ситуацию.)

— Трудности? — Лариса подняла опущенную голову.

— Ну разумеется. Все живы-здоровы. Давайте список друзей и хороших приятелей.

Список получился оптимистично длинный.

— У каждого запросите по полдня раз в две недели, — сказала я. — Они согласятся, им даже интересно будет. Потенциальные пары могут приходить и сидеть с детьми вместе — пусть тренируются. Но детей надо будет выдрессировать, чтобы оставались с чужими...

— Они у меня общительные и неизбалованные, если мальчиков не разлучать, они будут…

— Ну вот и славно. Поехали дальше.

Еще из ресурсов нашлись очень старая и почти слепая прабабушка — мама покойного отца Ларисы, некое пособие, которое полумертвое государство все же платило на трех детей, алименты, продукты, которые иногда присылала бабушка-фермерша, какие-то немцы из Гамбурга, приславшие в борющуюся за демократию Россию посылку с колбасой и постельным бельем (посылку притащил Ларисе сосед, сидящий на этой самой немецкой благотворительности), одна комната в трехкомнатной квартире, которую можно сдать чистоплотной студентке за гроши и услуги, и умение самой Ларисы сноровисто шить и вышивать симпатичные вещи для детей.

— За месяц задействовать все перечисленное и прийти ко мне с отчетом, — велела я.

Лариса довольно бодро подхватила сомлевшую Катю и уже почти ушла, но на пороге обернулась:

— А что мне сыновьям-то сказать?

— Да что хотите, лишь бы правду, — отмахнулась я.

===================================

Через месяц Лариса уже не плакала, а улыбалась.

— Самый ценный ресурс оказался знаете какой?

— Какой же?

— Моя бабушка.

— Неужели слепая смогла с детьми сидеть? Не опасно?

— Нет, конечно. Она мне спокойно так рассказала, как после войны у них в деревне каждая вторая женщина осталась в таком же положении, как я. Причем без водопровода, без газа и почти без продуктов в магазине. У нее самой пятеро детей было. Мой папа — младший, ему в июне 1941-го два года исполнилось.

— Угу, это ресурс, причем надолго, — согласилась я.

— Подруги и даже друзья охотно остаются с детьми, — сказала Лариса. — Некоторые даже чаще готовы, но я отказываюсь. У двух родители готовы мальчиков раз в месяц с ночевкой брать — они их любят и типа во внуков поиграть. Это как?

— Раз в месяц? Пока нормально. Вы хоть с Катей спокойно позанимаетесь. Немцам ответное благодарственное письмо написали? Фотку с детьми вложили?

— Конечно! От них уже даже посылка с молочной смесью и детскими вещами пришла. Всё на вырост и такое хорошенькое! И еще одна идет — от их соседей, у которых у самих двое детей. Они, по-моему, очень обрадовались, что им ответил живой настоящий человек. Пишут, что все, кто посылал посылки в Россию, вкладывали свой адрес, и только двое ответили: я и еще старичок-инвалид какой-то, чуть ли не участник войны.

Сшитые Ларисой на пробу вещи согласилась продавать на рынке небольшая артель, у которой там были торговые точки. Деньги небольшие, но сказали, что если вышивать по их уже готовым вязаным изделиям, то будет больше.

Студентка, которой Лариса сдала маленькую комнатку, мальчиков побаивается, зато хорошо ладит с Катей и иногда сама просит разрешить с ней поиграть, чтобы сделать перерыв в занятиях.

— Вы должны восстановиться и заочно закончить институт, — сказала я.

— Это еще зачем? — вскинулась Лариса. — Кому эти инженеры…

— Это сейчас, — сказала я. — Но не всегда же мы будем сидеть в такой заднице. Понадобятся еще и инженеры. К тому же вам надо куда-то идти. Вы же понимаете зачем?

— Зачем?

— Вам вести за собой троих. Много лет. Как бы ни сложилось.

Лариса довольно долго молчала, потом сказала:

— Об этом я не подумала.

Когда она уходила, я спросила:

— А мальчикам-то вы что сказали?

— Я сказала, как меня бабушка научила: у нас всего мало, зато нас самих много. В этом наша сила.

====================================

— Мама сейчас ведущим инженером работает, — улыбнулся Иван. — Живет уже пять лет с хорошим человеком, но замуж чего-то опасается, хотя Семка с Катей ее уговаривают. Я-то считаю, что ей виднее. Три года назад ездил в Гамбург на стажировку и там познакомился с Генрихом и Вальтером, в шикарных вещах которых мы с братом проходили все детство. Я им так благодарен. И не только за фирменную одежку — благодаря этой истории я стал учить немецкий язык, а теперь мне это пригодилось. Английский-то сейчас многие знают, а вот немецкий… И мы с ними так классно за пивом посидели! Отличные ребята, никогда в Питере не были. Я их, конечно, пригласил.

— А ваш отец так больше и не появлялся?

— Почему же. Мы уже подростками были — что-то у него там в жизни не заладилось, явился: я хочу восстановить отношения с детьми. Принес матери цветы, нам по телефону дорогому, Кате Барби какую-то. А она у нас пацанка — с двумя-то старшими братьями, в куклы не играет. Я тоже телефон ему сразу вернул: от предателей ничего не надо. А Семка у нас жук: и телефон взял, и у матери прощения попросил, в общем, весь в шоколаде. Но отца ненадолго хватило, опять куда-то делся. Хотя вот с рождением внучки поздравил — то ли меня, то ли мать, то ли себя, — Иван с любовью взглянул на играющую на ковре толстенькую девочку. — Так что же нам делать-то с ее истериками? Наша мать не знает, говорит, что мы у нее не истерили никогда, а эту, дескать, избаловали.

— Что ж, сейчас будем разбираться, — вздохнула я.

Пока нет комментариев

БЕСПОЛЕЗНО КОРМИТЬ ВНУТРЕННЕГО КРИТИКА ДОСТИЖЕНИЯМИ

Одна из самых распространенных ошибок в приручении своего внутреннего критика – пытаться закормить его достижениями. Сделать столько всего, чтобы он, наконец, согласился - теперь все хорошо. И отстал уже со своей бесконечной критикой. Такой подход может показаться логичным. Действительно, что может быть естественнее, чем пытаться исправить то, за что ругают? Вот только критик - существо особое. Он не становится слабее или терпимее с ростом наших достижений. Он каждый раз говорит: «Вот сделаешь то-то и то-то, тогда и поговорим». И мы верим, что нужно вот это исправить и тогда все будет хорошо. И мы исправляем. Но теперь сталкиваемся с очередным ужасным дефектом, который необходимо исправить. И так до бесконечности. Это может касаться любой сферы жизни. Например, думаешь: «Вот похудею и заживу!». Худеешь. А вот со второй частью как-то не складывается. Теперь критик говорит, что с кожей проблемы. Зубы недостаточно белые. И пора обратить внимание, что нос кривой… Счастье так и мелькает где-то в завтрашнем дне, а бедному сегодня опять ничего не достается.

Здесь, конечно, не про то, что не нужно ставить цели и чего-то достигать. Здесь про то, как важно обращать внимание на внутренний источник этих целей. От этого очень зависит эмоциональный заряд в итоге. Если я делаю что-то из места доказать, что я не самое ущербное создание, я вряд ли получу на выходе дозу радости. Зато это сильно повысит цену ошибки и напряжение в процессе. Делать что-то, чтобы кому-то что-то доказать, всегда опасно. А вот делать что-то, чтобы доказать критику свою пригодность - стопроцентный провал. Ведь критик смотрит на мир через свою специфическую критикующую линзу. Его профессия, его природа – критиковать. Искать недочеты и указывать на них. Когда мы преподносим ему достижение, у нет задачи сказать: «Хорошо!». Его задача – найти, что еще можно исправить. Для этого он рожден. Он наш дефектоскоп. Иногда избыточно чувствительный. И в своем вечном поиске недостатков он может отойти от реальности на весьма приличное расстояние. Он не будет рационально исследовать наше достижение, принимать решение хвалить или нет. Он будет критиковать. В любом случае. И у него есть свои штучки, чтобы раскритиковать даже нечто действительно крутое. Например, он может банально обесценить. Или же найдет с кем нас сравнить, не в нашу пользу, разумеется. Еще критик мастер в особом смещении акцентов. Пусть 99% будет сделано замечательно. Он закроет на это глаза. Но та крошечная часть, что неидеальна, будет для него огромна…

Критик оборачивает в свою пользу любой наш опыт: негативный и позитивный. Если у нас что-то не получилось, он скажет: «Опять ошибешься, прямо как тогда». Если же у нас ранее что-то получилось хорошо, он скажет: «Это была случайность. Больше ты так не сможешь и разочаруешь тех, кто сдуру в тебя поверил». И во втором случае может стать еще страшнее. Кстати «случайностей» может быть очень много, критика это не особо смутит. А если проходит какое-то время после успеха, критик может заявить: «Ну да, раньше получалось. У прошлой тебя. У нынешней не выйдет! Ты уже разучилась». Да, нелогично. Но критик не про логику и есть. Именно поэтому нет смысла закармливать его достижениями. Существо, рождённое для критики, хвалить не будет. Его задача - искать дефекты. И нам нужно это принять и использовать его с этой точки зрения. Не стоит просить кого-то дать то, чего он дать не в силах. Это и людей касается и субличностей. А что нам тогда с ним делать? Научиться различать свой голос и голос критика. Упражнение первое – конкретизируем образ критика Первый шаг Начинаем с того, что учимся прислушиваться к голосу критика. Сейчас необходимо привести его постоянное полуосознаваемое бурчание к конкретным высказываниям конкретного критика. Наблюдайте какое-то время, лучше в течение пары-тройки дней. Отмечайте все недовольные, критикующие замечания и комментарии, возникающие в голове, и обязательно записывайте их. Что говорит критик, когда вы смотрите утром в зеркало? Не успевает ли он что-то вякнуть, пока вы ждёте автобус или прогреваете автомобиль? Как он реагирует на ваши взаимодействия с другими? Какие комментарии можно отловить пока вы листаете ленту соцсетей? Какие фразочки сопровождают завершение дня? В чем вы, по его мнению, успели накосячить сегодня? С чем можно было справиться и получше? Поначалу может быть непросто, но скоро вы убедитесь, что критик действительно много и часто бурчит. Если вы ранее интересовались критиком, скорее всего, вы уже слышали подобные рекомендации. Что ж, это действительно работает. Но здесь есть несколько важных нюансов: Во-первых, записи важны. Может казаться, что вы и без них прекрасно знаете и помните, что он там говорит. Но я настаиваю – записывайте. Да, это бывает непросто. Это бывает неприятно. Говорит-то критик в основном гадости. Бывает лениво, не слишком удобно, как будто бесполезно… Но с записями схватить критика легче. Видя их на бумаге, а не прослушивая в голове, проще обнаружить неадекватность и противоречивость некоторых его комментариев. И, конечно, это даёт возможность дальнейшей работы с собранным материалом. Например, мы еще будем в дальнейшем исследовать истоки критика. Все это важно для того, чтобы критик перестал управлять вашей жизнью. Во-вторых, выполнение упражнения может взять под контроль сам критик. И вы начнете ловить себя на мыслях о том, что плохо записываете его высказывания, что вы недостаточно внимательны или усердны в выполнении задания, что вы занимаетесь какой-то ерундой… Если так случится – просто отметьте и это тоже в вашем блокноте. Второй шаг Итак, вы какое-то время прислушивались к своему критику. Теперь вы имеете представление, как он звучит. После этого можно поступать к следующему шагу – посмотреть, как он выглядит. Возьмите лист бумаги и нарисуйте своего критика, каким он вам представляется. Опять же, даже если вам кажется, что и без рисунка все понятно - нарисуйте. Изображение в голове и на бумаге - не одно и то же. В физическом рисунке могут проявиться очень важные детали. А иногда он вообще достаточно сильно отличается от первоначального смутного образа и даёт много новой бесценной информации. Если совсем нет идей – просто начинайте что-то калякать. Руки подскажут. Если вы думаете, что не умеете рисовать - ничего страшного. Иногда это даже плюс, поскольку художественность изображения не помешает процессу воплощения субличности. Если вы чувствуете, что вам проще критика слепить - смело берите глину или пластилин. Выбирайте тот материал, который вам ближе. Главное - расслабьтесь и просто позвольте критику воплотиться с помощью ваших рук. И постарайтесь получить от этого процесса удовольствие. Критик опять же может фонить о том, что получается не то и не так, и надо красивее… Отмечайте это и используйте как дополнительный источник вдохновения. Третий шаг Теперь вы знаете, как звучит ваш критик и видите, как он выглядит. Посмотрите на свой рисунок. Что вы чувствуете, рассматривая критика? Какой он? Каковы отличительные черты вашего критика? Такой образ вы ожидали увидеть? Напоминает ли он вам кого-то? Какое имя приходит на ум, когда вы смотрите на своего критика? Узнали ли вы о вашем критике что-то новое, важное? Было ли что-то, что вас удивило? Что теперь? Если вы выполнили все вышеописанные шаги, вы уже неплохо продвинулись в сторону объективизации вашего критика. Еще раз - зачем это нужно? Пока критик не отделен от вас, вам проще поверить в истинность его слов. Вы не пропускаете его высказывания через фильтры адекватности и пляшете под его дудку. Согласитесь, есть разница между: «Я тупица» И «О, критик проснулся и говорит, что я тупица». Во втором случае можно и не согласиться. А в первом легко принять эти слова за объективную истину. И уже сейчас, сформулировав более четкий образ своего критика, вы можете переходить на второй вариант. Важно научиться сомневаться в его словах. Не бежать тут же исправлять все, чем критик недоволен. Сверяться, действительно ли оно стоит внимания. Может, это и правда нужно исправить. А может, это просто ерунда. Очень важно учиться замечать и другие свои части, в том числе поддерживающие. И осознанно выбирать, кого послушать в каждой конкретной ситуации. У меня, например, критика здорово уравновешивает даже не адвокат и не принимающая мягкая субличность. У меня его уравновешивает субличность, девиз которой: «Не нужно ни к чему относиться слишком серьезно». Задача критика видеть мир через линзу, увеличивающую дефекты. А вот нам смотреть только через эту линзу не нужно. И исправлять ее не нужно. Нам необходимо уметь смотреть через разные.

Пока нет комментариев

ТОНКОСТИ ПСИХИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ

ПОСЛЕ ТРАВМЫ НАСИЛИЯ

В рамках того, о чем я хочу написать, травму насилия условно можно разделить на полученную в созависимых отношениях (то есть, когда действуют правила теории треугольника Карпмана) и "чистое" насилие, когда насильник всегда был доминирующим и более сильным, либо вообще человек не состоял с насильником ни в каких отношениях.

В будущем насилие делает человека осторожным, сверхбдительным и недоверчивым. Эти качества остаются с ним надолго или же даже навсегда. И, конечно же, они отражаются в поведении и всех отношениях, в которые вступает человек.

Эта осторожность и постоянные опасения повторения жуткого опыта очень ограничивают зону восприятия, пропуская через внутренние эмоциональные фильтры только знакомое и эмоционально заряженное. То есть, опасность и то, чего стоит остерегаться.

И с этого места тоже возможны два процесса - иногда разные, иногда сливающиеся в двуединый. Один из них внутренний, чувственный, а другой - внешний, поведенческий, но от этого не меньше исходящий из эмоциональной сферы, а часто именно из бессознательной части психики.

Травмированный психически человек, как и травмированный физически, периодически будет задеваться больным местом об окружающих людей и мир. И тем чаще и сильнее, чем меньше признает наличие этого самого больного места. А если помнить о нем, понимать его границы, знать, куда ещё оно пустило корни, то тогда есть возможность выбирать, насколько бережно обойтись с собой в каждой конкретной ситуации. Да, совсем не факт, что это будет получаться всегда, но по крайней мере среди вариантов выбора будет и этот.

И реакция на такое задевание бывает просто непомерной. Ну, конечно - то ли здоровой коленкой случайно задеть комод, проходя мимо, то ли растрощенной предыдущим падением и ещё не зажившей. В первом случае захочется материться и тереть ушибленную коленку, а во втором боль затмит сознание и толкнет в дезориентацию. А вместо комода может быть другой человек, даже самый близкий.

И тогда во втором случае важно разделять свою боль на ту, что причинена прямо сейчас, и ту, что автоматом присоединяется из прошлого (давнего или не очень). То есть: "Я понимаю, что ты причинил мне на 30 копеек, но больно мне на 2 рубля." Это поможет сохранять отношения, не требуя от другого ответа за всю сумму, а ещё так можно знакомить другого с картой своей внутренней местности, рассказывая, куда в сапогах ходить не стоит. И тогда можно получить извинение за 30 копеек и сочувствие и поддержку за рубль семьдесят.

И это все о первом процессе, который внутренний и очень эмоциональный. Начало которого почти никогда не видно глазу постороннего человека. А второй процесс - это ответная реакция того, кто неожиданно "разменял свои 2 рубля". И тут тоже прямая зависимость от понимая того, откуда идёт какое количество боли - из сегодняшнего дня или из вчерашнего.

Если есть понимание, что ударился больным местом, то можно признавать свою боль, злость на ситуацию, в которой сошлись много факторов, на то, что эта боль опять случилась, свой страх от беззащитности в этом месте, обиду, злость и возмущение на того, кто наступил на больное. И тогда можно переживать боль и все чувства, с ней связанные, тем способом, который просится, не зажимая их, громко и искренне оповещать другого, кто оказался в этот момент неаккуратным или даже незнающим о больном месте на чужом теле или душе. И тогда возможна просьба о том, как со мной не надо, объяснение на сиюминутном примере того, почему именно так не надо. И в итоге - возможно понимание другого, извинение, компенсация и - самое важное - сохранение отношений.

Если же нет понимания, что сегодняшняя боль уходит своими мощными корнями во вчера и жадно питается оттуда, то закономерно возникнет желание спросить с сегодняшнего причинившего за все 2 рубля своей боли.

И вот в этот момент уже не имеет принципиального значения, было ли насилие прошлого совершено в созависимых отношениях или же нет. В любом случае в этой ситуации гештальт, стремясь к завершению, включает в действие правила теории Карпмана.

Если же человек раньше был знаком с таким видом отношений, то чуть выйдя из роли Жертвы, он возьмёт на себя роль Преследователя. Если же прошлое насилие, которое не зажило, было совершено вне созависимых отношений, но в данный момент человек не осознает, что основной его обидчик не тот, который сейчас напротив, то его попытку отомстить именно ему тоже можно рассматривать с точки зрения треугольника Карпмана.

И именно в этом состоит принципиальное отличие этого действия от мести или наказания реального насильника. Когда есть чувство, что месть правомерна, симметрична причинению, уместна и ясна, то она приносит облегчение. И на этом пресловутый гештальт закрывается и внутри человека отношения с насильником не продолжаются. Они завершаются.

А вот воюя в сегодняшнем дне "не стем человеком" начинается отыгрывание роли из "треугольника". Потому что тот, кто нечаянно наступил на больное место, ожидаемо не готов платить 2 рубля за свою неосторожность. А если их с него пытаются стребовать, то в какой-то момент он может отказаться и от своих 30 копеек, потому что справедливо считает, что самим требованием с него 2-х рублей он уже сам становится Жертвой и в его чувствах его 30-копеечный долг уже ощущается оплаченным. В этом и есть теория Карпмана - бесконечное перетекание трёх ролей.

И выход из этой бесконечности боли раненых и тех, кто уже не собирается причинять, все же в понимании того, что происходит. В разделении боли на сегодняшнюю и вчерашнюю, в способности делать шаг назад и признавать свою ошибку, договариваться, предупреждать, как со мной не надо, беречь самого себя и свои раны. И уходить оттуда, где не слышат.

Пока нет комментариев