Вчера
Крайне непросто синхронизировать тело и слова.
Попробуйте встать к флипчарту на одной ноге, рисовать по памяти свою квартиру и одновременно рассказывать, что вы делали на прошлой неделе во вторник. Вам будет непросто, поскольку это разноориентированные действия, требующие довольно значительного когнитивного усилия.
Примерно похожие трудности будет испытывать наш мозг, когда мы обманываем.
Даже профессионал, прошедший подготовку, не может себя долго контролировать. Возможно, его хватит на час-два, но дальше будет видна «рябь».
А теперь поэкспериментируйте.
Встаньте перед зеркалом и попробуйте прочитать стихотворение Маяковского, с его же интонацией и напором, но сопровождая речь плавными и медленными жестами.
А потом наоборот - какое-нибудь произведение Агнии Барто, милейшим голосом, но резко размахивая руками.
Понаблюдайте, как вы будете это синхронизировать. Ощутите, как напрягается мозг. Если это несоответствие заметно вам, то специалисту тем более.
1 декабря 2025
Про «ублажающий» тип поведения травматика - неожиданно под постом про сериал «Американский жиголо» спросили.
Кроме режимов «бей - беги - замри», есть ещё «ублажай».
Каждый из этих типов поведения одним и тем же травматиком может активироваться в разных ситуациях - это его ассортимент копинг-стратегий.
Например, там где ресурсы добываются может быть тревожный трудоголик, с зависимыми от него булли и нарцисс, в опасности замирающий и немеющий, а с любовниками, например, ублажающий.
👉это просто пример одного из вариантов как могут быть перетасованы копинги.
Можно миллион вариантов миксов накидать - бесконечно разнообразна вселенная частных случаев.
«Ублажающий» тип травматика в «Американском жиголо» показан в мужском варианте. На русском есть роман Улицкой «Искренне ваш, Шурик» - ещё подробнее такой характер во всех деталях.
Он вообще даже в очень патриархальных культурах - встречается больше среди мужчин. Потому что активный, но не склонный к насилию при этом.
UPD Ублажающий тип легко узнать. В начале любых отношений они всегда пытаются угадать «а каким ты хочешь чтобы я был?».
На прямые вопросы «чего хочешь?», «на что рассчитываешь?», «что тебе нужно?», «какой ты человек?» - всегда следует «а как тебе нравится?»
В утрированном варианте это «как тебя зовут? - а как ты хочешь чтобы меня звали?»
Женщины такого типа это чаще всего «рабы любви» самой разнообразной - которые ради этой любви сворачивают все мыслимые и немыслимые горы, без каких либо тормозов. Будь то к мужчинам или детям.
Отличие от не-травматического поведения - они не обращают внимание на взаимность, готов ли партнёр вести себя также, или что он из себя представляет. И для себя самих ту же самую гору ни за что сворачивать даже не начнут.
Объекты своей любви - абсолютно развращают, потому что в ответ на любое абьюзное отношения - стараются ещё больше ублажать объект.
Часто образуют очень прочные созависимые отношения с типом «бей» - который булли/нарцисс. В культурах, где посттравматический синдром из поколения в поколение передаётся, распространён так, что может считаться социокультурной нормой - это часто стереотип «женственности» и «настоящей любви».
Но это не они.
Дерево узнаётся по плодам его. Любовь- состояние питающее всех участников.
Когда это в один конец - кто-то жертвует и жертвует, а кто-то пользуется пока не отожмёт и не уничтожит - это невроз.
В культурах, где патология так распространена, что кажется «нормой» - стороны могут только меняться местами, но от перемены мест слагаемых сумма не изменится.
Потому что нарратив внутренний допускает только известные варианты - что абьюзят или меня, или это делаю я. Вариант, что могут не абьюзить никого - отметается как «да ну, не бывает такого! Не гоните».
Вариант, что люди могут договариваться, торговаться, искать взаимовыгодные варианты и быть партнёрами, которые оба от сотрудничества выигрывают, а если нет то пересматривают условия - все равно интерпретируется в рамках парадигмы что кто-то кого-то должен обязательно иметь.
Торг, построение отношений, компромиссы, пересмотры условий - все интерпретируется негативно. Не в контексте «давай найдём вариант, который решает задачу и нас обоим подходит» - а в контексте кто кого будет иметь, причём «все или ничего». Я начальник - ты дурак, или ты начальник - я дурак. Все помещается в условные «верх» и «низ», «первый сорт» и «второй». Или я булли - ты жертва, или ты булли - я жертва.
Что можно вообще не в эту игру играть - за пределами спектра вариантов.
Отличие всего этого от не-травматического реагирования - это все стратегии с результатами «я проигрываю - ты выигрываешь».
Даже тот тип который «бей» - они обычно среду вокруг себя разрушают и себя самих.
На первый взгляд кажется, что он самый выгодный из других.
Но это только если оставаться в парадигме, что по другому вообще не бывает. Мол, можно только вот так, а больше никак, потому что ну а как же ещё.
Тип булли/нарцисс действительно в культуре, где все рассматривается и трактуется как см. выше - вроде выглядит лучшей стратегией выживания. Но это принцип «умри ты сегодня, а я завтра». Они истощают и разрушают все, к чему прикасаются - близких, сотрудников, подчинённых. И в конечном счёте - сами разрушаются и деградируют.
Сколько протянут - зависит от стабильности поступления новой крови.
Все эти типы поведения, даже закреплённые в характере - поддаются коррекции.
Но чтобы это произошло - человек сам должен захотеть измениться. Среда помогающая так же важно.
Вопрос «а как жить, если все вокруг играют в четыре варианта травматического поведения - а я перестану?» - правильный.
Это все равно что все выучили роли в одной пьесе и думают ты свою тоже знаешь - а ты вдруг раз и не играешь.
Разозлятся же «ты че, вообще дурак?!».
Но это для другого поста тема.
В тот день, когда умер мой отец, я покупал бананы в овощном магазине.
Помню, я тогда подумал: «Это же ненормально! Твой отец только что умер — какого черта ты покупаешь бананы?»
Но нам нужны были бананы. Завтра утром мы проснемся — а бананов на завтрак нет. Вот я и пошел за ними.
В последующие дни также нужно было сделать много всякого разного, так что я искал в навигаторе парковки, ждал в очереди в кафе, сидел на скамейке в парке — пытаясь проглотить слезы, стараясь держаться прямо. На самом деле я был на грани впадения в такую истерику с рыданиями, от которых окружающие разбегаются в испуге.
Я хотел бы носить табличку с надписью «У МЕНЯ ТОЛЬКО ЧТО УМЕР ОТЕЦ. ПОЖАЛУЙСТА, БУДЬТЕ БЕРЕЖНЫ».
Не заглянув глубоко в мои покрасневшие глаза и не услышав, как дрожит мой голос, никто бы и не догадался, что происходит у меня внутри. Никто не имел понятия, какая зияющая пропасть только что поглотила всю предыдущую нормальную жизнь человека, который стоял рядом с вами в овощном отделе.
И хоть я на самом деле не хотел носить у себя на груди реальную табличку с описанием этих событий, это могло бы помочь — заставило бы людей вокруг меня соблюдать дистанцию, или говорить мягче, или двигаться более осторожно, — и это могло сделать невозможное почти терпимым.
Все, кто вас окружает: люди, с которыми вы стоите в очереди в гастрономе, толкаетесь в транспорте, сидите на работе, пересекаетесь в социальных сетях, смотрите в глаза через кухонный стол, — все они сталкиваются с потерями, сопутствующими нашей жизни. Все они о ком-то скорбят, по кому-то скучают, беспокоятся о ком-то. Возможно, разрушается их брак, или они не могут вовремя заплатить ипотечный взнос, или ждут результаты анализов своего ребенка, а может, сходят с ума в пятую годовщину смерти близкого человека и пытаются сдержать слезы, потому что боль от потери так же остра, как и в первый день.
Каждый, абсолютно любой человек, с которым вы сегодня встретитесь, пытается обрести мир в душе и побороть тревогу; старается прожить эти сутки с их задачами и проблемами, не сломавшись перед прилавком с бананами или в очереди на парковку или на почту.
Может быть, они не в трауре из-за внезапной трагической гибели своего родителя, но все равно люди, души которых изранены, измучены, опустошены болью, — они везде, и каждый день они несут свою тяжелую ношу. Эти люди — рядом с нами, при этом большую часть времени мы их практически не замечаем:
Родители, чьи дети неизлечимо больны.
Пары в процессе развода.
Переживающие потерю близких людей или отношений.
Дети, которых травят в школе.
Подростки на грани самоубийства.
Люди в канун годовщины смерти близких.
Родители, переживающие за своих подростков в депрессии.
Супруги военных, участвующих в боевых действиях.
Семьи, которые не знают, как свести концы с концами.
Родители-одиночки, которые не высыпаются и которым некому оказать помощь.
Все скорбят, или беспокоятся, или полны страхов, но никто пока не носит предупреждающих знаков с надписью: МНЕ НЕЛЕГКО. БУДЬТЕ БЕРЕЖНЫ.
И пока нет таких табличек, мы с вами должны вглядываться внимательнее, пристальнее в каждого, кто рядом с нами, — на работе, или на заправке, или в супермаркете — неважно где. Мы с вами не должны предполагать, что уж остальные-то, образно выражаясь, «не висят на волоске». Потому что большинство из окружающих тоже как раз находятся на волоске, готовы ухватиться за соломинку — и этой соломинкой может стать просто доброе отношение.
Необходимо напоминать себе, что от наших глаз скрыты очень тяжелые истории, и они окружают нас везде, — и обращаться с каждым человеком, как с хрупким, нежным, бесценным сокровищем — очень бережно.
Люди, которых вы сегодня встретите на своем пути, не будут носить знаки, чтобы сообщить о своем трауре или предупредить вас о своей потере или показать, как они напуганы, но если вы посмотрите на них правильным взглядом, внимательно — вы увидите эти приметы.
Вокруг вас много страдающих людей.
Будьте бережны.
Любить человека — худшая из работ
В этой фразе — «Любить человека — худшая из работ» — нет ни капли цинизма. Это не манифест разочарованного, а точное, почти клиническое описание эмоциональных затрат. Это работа, в которую уходит все: трезвость ума, ресурс нервной системы, запасы эмпатии. И самое главное — это работа без гарантий, без трудового кодекса и без защищенности от увольнения.
Ненормированный график
Любое дело имеет границы: начало, конец, перерыв. Здесь их нет. Эта работа не прекращается, даже когда объект любви выходит из комнаты. Она продолжается фоновым процессом: «Что он сейчас делает?», «Все ли в порядке?», «Не случилось ли чего?». Мысли возвращаются к нему с навязчивой регулярностью, как к нерешенной задаче. Он «захочет — придет, а потом уйдет», и твое внутреннее состояние становится заложником его воли. Ты никогда не находишься полностью «вне смены».
Стратегическое планирование в условиях хаоса
«И ты боишься, что в каждую из минут / Планы его с твоими не совпадут». Это не про бытовые неудобства вроде перенесенного ужина. Это про фундаментальную трещину в картине мира. Ты выстраиваешь в голове сценарий совместного будущего — пусть даже на день вперед, — а он живет по своему, независимому сценарию. И столкновение этих двух «правд» болезненно не потому, что кто-то виноват, а потому, что оно напоминает: твое сердце находится в заложниках у чужой свободы. Контроль — это иллюзия, и любить — значит добровольно отказаться от нее.
Главный вызов: Столкновение с инаковостью
«Любить человека страшно, ведь он — другой». В этом — суть. Мы часто влюбляемся в собственную проекцию, в удобный образ, который создали для другого. Но рано или поздно наступает момент истины: он — отдельная вселенная, со своими законами, болью, странностями и системой координат. Его поступки могут быть нелогичными для тебя. Его молчание может означать не обиду, а глубокую внутреннюю работу. Его потребности могут противоречить твоим.
И здесь начинается самая сложная часть «работы»: не переделывать, не воспитывать, не подстраивать под себя. А пытаться понять. Принять. Увидеть в этой инаковости не угрозу, а богатство. Это требует титанических усилий: отбросить эгоцентризм, усмирить собственную тревогу и признать за другим право быть тем, кто он есть.
Почему тогда мы идем на эту «работу»?
Потому что это единственный труд, который одновременно и опустошает, и наполняет. Он сдирает с нас кожу привычной защищенности, но обнажает способность чувствовать с невероятной остротой. Он лишает нас покоя, но дарит моменты такого взаимопонимания и близости, перед которыми блекнут все риски.
Любить человека — это действительно худшая из работ. Неблагодарная, изматывающая, с высокой вероятностью «увольнения». Но, возможно, именно та работа, которая делает нас по-настоящему живыми. Потому что в добровольном принятии этого риска и в мужестве встретиться с чужой инаковостью без брони и заключается наша самая человеческая, самая сложная и самая важная задача.
