ИДЕАЛИЗАЦИЯ В ОТНОШЕНИЯХ

Хороший контакт с реальностью – необходимое условие психического здоровья. Этот тезис уже стал аксиомой. Однако данное условие очень сложно определить. Это касается как понятия контакта, так и понятия реальности. Что такое хороший контакт и насколько он хорош? Каковы критерии хорошего контакта? Не легче обстоит вопрос и со вторым понятием этой пары – реальностью. Что такое реальность? Какова она? Существует ли вообще объективная реальность и насколько она объективна? В нашей статье мы не будем рассматривать все эти проблемные вопросы, а сфокусируемся лишь на одном из интересующих нас феноменов из этой области – идеализации.

В фокус моего рассмотрения в этом случае попадает понятие образа. Образ является «продуктом» восприятия-сознания (субъективный образ объективного мира). Образ всегда является сложным сочетанием объективного и субъективного, материального и идеального. В нем есть нечто от внешнего мира – воспринимаемого, сознаваемого объекта и мира внутреннего – личности самого воспринимающего-сознающего. В случае же идеализации мы имеем дело со смещением фокуса контакта с объективной реальности (воспринимаемого объекта) на реальность субъективную – личность воспринимающего.

При этом происходит искажение объекта внешнего мира за счет инвестиции в образ личности воспринимающего. Объект в случае идеализации проективно наделяется некоторыми реально несуществующими позитивными качествами. В результате этого субъект – воспринимающий – контактирует по большей части с «инвестированным», идеализированным образом объекта, контакт же с реальным объектом в этом случае представляется весьма проблематичным.

Областью моего интереса в данной статье в первую очередь является контакт межличностный, точнее контакт со значимыми другими, близкими людьми. С нарушениями такого рода контактов чаще всего приходиться встречаться в психотерапевтической практике. Одной из причин возможных сложностей контакта с близким человеком является уже обозначенный нами феномен идеализации этого близкого.

Что ж тут плохого в идеализации – спросите вы?

Ведь воспринимая другого человека лучше, чем он есть на самом деле, мы даем ему шанс стать другим, лучшим! В том-то и сложность, что в такого рода восприятии мы не видим другого человека как такового, каким он является – иным, другим, и не принимаем его инаковости. В этом неведении и непринятии и кроется причина проблемных отношений. Не замечая и не принимая другого таким, каким он является, мы неизбежно пытаемся его изменить, улучшить, усовершенствовать. Мы тем самым даем ему следующее послание: «Ты не такой, каким должен быть! Стань другим и тогда я буду тебя любить!».

В такого рода установке по отношению к другому неизбежно просматривается установка к самому воспринимающему, усвоенная им, как правило, от его близких, значимых людей, чаще всего родителей. Наличие такой «корректирующей установки» порождает много негативных эмоций у обоих партнеров. Склонный к идеализации человек проявляет недовольство, претензии, обиды к своему партнеру, а тот, в свою очередь, чувствует раздражение, вину, стыд… Неудивительно, что о близости, интимности в такого рода отношениях говорить не приходиться.

В чем проявляется установка на идеализацию?

Рассмотрим наиболее типичные проявления такой установки. Они следующие:

• деление людей на хороших и плохих, а мир – на черный и белый. Другой человек воспринимается недифференцированно. При описании других такие люди дают им односложные характеристики. Характеристики мира имеют тенденцию к поляризации – либо-либо. Мир воспринимается как полярный, лишенный оттенков.

• наличие морализаторской установки к другим и к миру. В суждениях таких людей несложно увидеть тенденцию к оценке, в их речи присутствует много оценочных слов в отношении других. Схожие установки (в основном негативные) можно обнаружить и в отношении к миру;

• непринятие мира и других. Другой человек нуждается в улучшении, коррекции, к нему предъявляются повышенные требования, претензии. Мир также не является идеальным. Если его не удается переделать (хоть у некоторых это и получается, все революционеры – идеалисты), то на него обижаются;

• разочарование, обвинение других и Мира. Другие люди и мир не идеальны, в других «много лицемерия, подлости…», а «мир – далек от совершенства»;

• потребительская позиция в отношении к другому и к миру. Другой – должен (быть другим, давать, меняться…). К миру может присутствовать установка позитивного ожидания (что-то должно случиться приятное, неожиданное – выигрыш в лотерею, наследство, просто «халява»). В ситуации же разочарования миром присутствует установка негативного ожидания – «от мира ничего хорошего не дождешься»;

Как обнаружить феномен идеализации в близких отношениях?

Все вышеперечисленное можно обнаружить и в близких отношениях. Кроме того, можно выделить и ряд специфических критериев идеализации в такого рода отношениях. Вот они:

• отношения в паре вертикальные. Если речь идет о брачных отношениях, то такие браки являются комплементарными или дополнительными по ролевым позициям. Возможны различные виды комплементарности: «Отец-Дочь», «Мать-сын».

• В паре доминируют «детские потребности». Чаще всего они следующие: в принятии, в безусловной любви, признании-внимании, в заботе. От партнера требуют удовлетворения, в первую очередь, именно этих потребностей;

• В паре существуют сложности со «взрослыми потребностями» – в близости, интимности. Наличие в отношениях в паре «детских потребностей» не является показателем незрелости этих отношений, скорее, таким показателем будет отсутствие в паре «взрослых потребностей»;

• У одного из партнеров заметно преобладает установка «брать». Поскольку баланс в отношениях «брать-давать» нарушен, партнерские отношения становятся невозможными;

• Преобладание в отношениях негативных эмоций: обиды, раздражения, злости, вины, стыда.

В целом для партнеров будет характерна инфантильность, эмоциональная незрелость.

Пример из практики. Клиентка – назовем ее Ольга – не может простить мужа за то, что он ее бросил во время декретного отпуска (не уделял ей и ребенку должного внимания, гулял, пил). У Ольги много обиды и претензий к мужу – несмотря на то, что он в течение последних трех лет всячески старается «искупить» вину, – простить она его не может и «вряд ли когда-нибудь простит». В паре, по мнению клиентки, нет близких, доверительных отношений, отсутствует интимность, в том числе сложности с сексом.

По мнению Ольги, во всем виноват муж, который должен как-то измениться, стать другим – более внимательным, заботливым, мужественным, чувствительным… Он должен больше зарабатывать, больше проводить времени с ней и с ребенком, меньше внимания уделять своим родителям… Много недовольства у Ольги обнаруживается и в отношении к родственникам мужа, к своей работе, начальству и в целом – к «…несправедливому к ней миру». Четко прослеживается позиция долга в отношении к ней – мужа, его родственников, Мира. Отрицаются собственные вклады в отношения и собственная ответственность. Жизнь, по ее убеждению, может измениться тогда, когда изменятся другие, сама же Ольга меняться не должна: «При чем здесь я вообще?».

Как это формируется в норме?

Идеализация объекта привязанности – естественный и необходимый процесс развития ребенка. Родительские фигуры изначально им идеализированы. И неудивительно – мама с папой воспринимаются малышом всемогущими волшебниками, которые знают и могут для ребенка все. Это очень важно, так как ребенку предстоит еще столько всего усвоить, а для этого значимые объекты должны обладать непререкаемым авторитетом. Еще одной важной функцией родителей также является функция смягчения для ребенка опыта встречи с реальностью. Ребенок еще не в силах ей (реальности) противостоять и родителя являются своеобразным буфером, создающими для него безопасную, во многом искусственную, «санаторную» нишу проживания.

Но так должно оставаться не всегда. Ребенок подрастает и в своем взрослении неизбежно встречается с реальным миром, с другими объектами этого мира и это с неизбежностью приведет его к разочарованию в родителях и мире – де-идеализации. Мудрые (чаще не от прочитанных книг по воспитанию детей, а от природы) родители не препятствуют этому процессу. Да для этого и не требуется многого – не стараться быть идеальными родителями, людьми, просто быть «достаточно хорошими родителями» (термин Виникотта) и обычными людьми.

Ребенок, взаимодействуя с такими родителями, неизбежно сталкивается с фактами их не-идеальности, а они, в свою очередь, также помогают ему встретиться с не-идеальным миром, все меньше по мере его (ребенка) взросления защищая от мира реального, организуя с ним «встречи» в виде постепенной передачи ребенку все большей и большей ответственности. Процесс разочарования ребенка в своих родителях – де-идеализация – является условием «встречи» с ними как с живыми, человеческими, неидеальными объектами.

Так как все это происходит медленно и постепенно, у ребенка такая встреча проходит безболезненно. Ребенок, в результате такой вакцинации реальностью, постепенно приобретает прививку от реальности. С процессом взросления у него формируется более-менее адекватная картина реальности, все же не лишенная субъективности и индивидуальности. Это естественный процесс, в ходе которого в норме у ребенка формируется хороший контакт с реальностью и ее объектами.

В терапии клиентов, склонных к идеализации, можно выделить следующие стратегические направления работы:

• преодоление инфантилизма;

• принятие ответственности;

• организация встречи с реальностью.

Показать полностью…

Следовательно, один из основных вопросов нашего времени — что случится, если мы удалим из жизни трудности и мучения, если мы упростим биологию, если устраним острые углы с помощью технологий на лекарств? Что случится, если мы обойдем потребность людей сталкиваться с их демонами, дискомфортом и слезами? Будет ли художественное творчество в результате такой жизни по силе эмоций эквивалентно тому, что было вдохновлено чувствительностью, замешательством и маятой художников прежних времен? Самые популярные виды лечение сегодня, такие как медикаменты или когнитивно-поведенческая терапия (КПТ), часто краткосрочны и имеют смешанные результаты по эффективности. Есть мнение, что они помогают ослабить симптомы, такие как негативные мысли, плохой аппетит или фобии. Но они спорны, когда речь идет о сложных жизненных проблемах, таких как поиск смысла и цели или любовные трудности. Другие современные средства включают терапию посттравматического стрессового расстройства на основе технологий виртуальной реальности, использование нейрологической обратной связи с помощью фМРТ-данных для ведения психотерапевтической практики и приложения для всего — от тревожности до депрессии и синдрома раздраженного кишечника. Исследования этих методик до сих пор в процессе, но у меня есть ползущее предчувствие, что мы входим в дивный новый мир, где статистические и механические манипуляции подменяют собой личное исследование и риск. Является ли виртуальная встреча с тревожностью — или с желанием, если на то пошло — тем же самым, что и реальная встреча? Приложение — это то же самое, что целитель-человек (оставим за скобками «раненого целителя»)? Является ли опыт взаимодействия с девайсом, дающего эмпатический ответ, таким же, как опыт реального человеческого сочувствия? Является ли воспроизведение отношений по учебникам и согласно данным статистики таким же процессом, как реально развивающиеся личные отношения со всеми их беспокойствами и уязвимостями, их вызовами и сюрпризами? Я сомневаюсь. Кроме того, все возрастающее количество исследований поддерживают идею ценности подлинных терапевтических отношений между двумя личностями. Да, конечно, краткосрочные «механизированные» отношения тоже ценны. Они могут дотянуться до мест, где нет профессиональных специалистов; помочь людям с инвалидностью, которые не могут передвигаться; или достучаться до молодых людей, приученных к карманным девайсам.Но не станут ли эти средства концом всему, что наше общество превозносило до сих пор? Мне кажется, мы опрометчиво движемся в сторону трясины социальной инженерии, которой боялись так много гуманистических психотерапевтов. Это подход, в котором акцент ставится на девайс, технику или алгоритм — а не на врожденные способности пациента к возрождению. Эта модель подчеркивает стандарты нормальности, регуляции и спокойствия, которые навязываются извне без учета внутренних способных на диалог энергий личности. Наконец, эта модель может украсть наши достоинства — не только наши мучения — лишив нас многогранности. Вот список тех переживаний, от которых бы меня «пощадили», если бы я был залечен и и подключен к девайсам еще ребенком:- испытание одиночеством; - тоска сильной скорби; - инерция сильного отчаяния; - ужас уязвимости; - утомленность неуверенностью; - горечь гнева; - паника растерянности. А вот список тех переживаний, которых бы заодно меня лишили таким образом: -творческая сила одиночества; -чуткость к проявлению скорби; -подъём сил, вызванный отчаянием; -неповиновение, вызванное страхом; -смирение, порожденное уязвимостью; -возможности, открывающиеся неуверенностью; -сила, вызванная гневом; -любопытство, вызванное замешательством; -исследование себя, глубины психотерапии и исследования, - Мне кажется, одно всеобъемлющее свойство отличает человека от механического существования. Это даже не сознание, потому что искусственный интеллект уже показывает, что механические создания могут достигать такого уровня распознавания сигналов, что выглядят осознанными. Их сознание не рефлексирует, оно не способно осознавать себя, но ученые работают над машинами, которые смогут изменять свое поведение, получая обратную связь среды. И это даже не способность переживать эмоции: сейчас разрабатывают нейрочипы, которые когда-нибудь смогут повторить биохимические процессы, лежащие в основе переживаний, скажем, грусти или восторга. В грубом варианте это эффект достижим с помощью психотропных веществ. Это самое большое и даже будто бы непреодолимое препятствие для ИИ — парадоксальность жизни. Как и в случае с историей моих детских мучений, это не переживание одного образа, мысли или эмоции, но переживание сложно переплетенных образов, мыслей и эмоций, которые одновременно взаимопроникают и сталкиваются между собой. Подобные парадоксы включают в себя: щепотку страха в любви; намек на грусть в минуту ликования; привкус зависти в самой восхищенной дружбе. Существует множество комбинаций тончайших нюансов , которые придают жизни вкус, пафос и яркость — её трепет. Давайте посмотрим, как каждая из этих так называемых «негативных» эмоций отдаются эхом в разных диапазонах сознания. Печаль включает в себя сожаления и уныние, глубокое чувство тяжелой утраты и проигрыша. Но растущий корпус исследований пост-травмы также показывает, что печаль обращает нас к факту мимолетности жизни, заставляет почувствовать ценность момента, помогает испытать эмпатию к чужим бедам. С другой стороны, она же становится контрастной точкой и служит усилению таких чувств как открытая радость, энтузиазм и восторг. Наконец, грусть может «войти в наше сердце», как написал Райнер Мария Рильке в «Письмах к молодому поэту» (1929); она может принести нечто новое, способное изменить нашу жизнь: «И поэтому так важно быть одиноким и внимательным, когда ты печален; потому что-то, казалось бы, недвижное и остановившееся мгновение, когда в нас вступает будущее, много ближе к жизни, чем тот случайный и шумный час, когда оно — как бы независимо от нас — обретает жизнь. Чем тише, терпеливее и откровеннее мы в часы нашей печали, тем неуклоннее и глубже входит в нас новое, тем прочнее мы его завоевываем, тем более становится оно нашей судьбой, и мы в какой-нибудь отдаленный день, когда оно “совершится” (т. е. от нас перейдет к другим людям), будем чувствовать себя родственнее и ближе ему», — пишет Рильке. Страх ослабляет и ограничивает нас, но он также подчеркивает то, что более нас самих. Конечно, страх может унижать, но исследователи предполагают, что он также может отрезвлять нас пониманием того, что нам под силу, а что нет. Страх служит фоном для храбрости. И без страха храбрость ничего бы не значила и, наверное, не смогла бы повлиять на курс нашей жизни. Стремились ли бы мы вообще проявить смелость, если бы не знали страха? Искали бы мы новое — свежие мысли, чувства или начинания — не сталкиваясь с некоторыми опасениями? Эти вопросы редко задают энтузиасты так называемых «технологий трансгуманизма». Гнев делает опасным, пробуждает вспыльчивость и тягу к власти. Это огненный взрыв и захватничество, которое угрожает другим. Но исследования также показывают, что ярость — это способ постоять за себя в праведном негодовании; она дает импульс храбрости и восстанавливает дух. Из гнева восставали дерзкие революции, в результате которых у нас появились личные свободы. Без гнева нежность может быть слабой, а пронзительность доброты — незамеченной. Желать иметь качество другого — семена зависти; быть одержимым и фантазировать об обладании этими качества — её ростки. Зависть вызывает отчаянное желание быть чем-то другим, что мы есть, и это сводящая с ума пытка. Но мой опыт как терапевта — и как клиента психотерапии тоже — показал мне, что зависть также может быть стремлением, планом на будущее и потенциально меняющим жизнь порывом. Мы видим проблески собственных желаний в тех, кому завидуем, и тем самым получаем возможность вскормить в себе новые стремления. Зависть противоположна удовлетворению и придает ему целительную глубину. Чувство вины указывает на те слова и поступки, о которых мы сожалеем. Это маленький молоточек в глубине нашего сознания, который простукивает все формы нашего самодовольства. Вина приглушает нашу удовлетворенность собой и подчеркивает наше уважение к другому. В то же время, как показали исследования психопатии, вина — и ее социальная часть, стыд — заставляет нас нехотя становится лучше, осведомляет нас о возможности поступать правильнее и сподвигает нас залечивать нанесенные другим раны. Трудно вдохновиться на изменения, если мы не можем столкнуться с чувством вины. Ключевая задача моей терапии, а также в целом глубокой экзистенциальной терапии, — поддержка сосуществования эмоциональных и интеллектуальных противоречий. Я любил и ненавидел в одно и то же время. Я был в ужасе, столкнувшись со смертью, и то же время меня пленяла в ней загадка — загадка жизни. Я трясся от фильмов ужасов — но они открывали мне альтернативный взгляд на мир, новые возможности и мое собственное воображение. Подчеркивая присутствие противоречий, экзистенциальные психотерапевты стараются «удержать» это состояние, которое естественным образом возникает в их отношениях с клиентом — так же, как в самих клиентах. В этом смысле экзистенциальная психотерапия становится полем для смирения и удивления, авантюризма и трепета перед жизнью — всё это признаки того, что мы называем «всеобъемлющей трансформацией». Как клиент психотерапии, я прошел путь от унизительного ужаса к постепенной заинтересованности и удивлением моими жизненными обстоятельствами. Например, у меня произошел сдвиг от парализованности непредсказуемостью судьбы ко все возрастающему доверию, любопытству и восхищению перед предстоящими мне открытиями. Благодаря неизменному присутствию рядом со мной, мои терапевты поддерживали во мне ощущение безопасности, чтобы я мог встретиться лицом к лицу со своей внутренней битвой. Они «держали для меня зеркало», чтобы в нем я увидел одновременно то, как живу сейчас — и то, как я могу жить, чтобы я смог постепенно вышагнуть из моего хотя и знакомого, но ограниченного мира. Меня болтало туда-сюда между ужасом и любопытством и обратно; от робкого опасения и растущей заинтересованности к ужасанию; от социальной отчужденности до принятия рисков — как в отношениях с моими терапевтами, так и в целом с миром. В результате после нескольких лет терапии я был способен переживать больший спектр мыслей, эмоций и ощущений. Как и многие люди, с которыми я работал, я был освобожден не только для достижения целей, но также и для большего присутствия в своей жизни — и для жизни в целом. Я меньше идентифицировался со старыми искореженными частями своей жизни, и больше — с новыми развивающимися частями. С теми, что для меня были по-настоящему

Показать полностью…

ПРОРЫВ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО


Когда я пользуюсь выражением "бессознательное", то употребляю его для краткости. Не существует "бессознательного" как такового – скорее, существуют бессознательные измерения (аспекты, источники) опыта. Я определяю бессознательное как возможности осознаний или возможности действий, которые личность не реализует или не может реализовать. Этот потенциал является источником того, что мы называем "свободным творчеством". В контексте нашего исследования творчества явления бессознательного представляют огромный интерес. Какова природа и характерные черты творчества, источники которого находятся в бессознательных глубинах личности?

Я хотел бы начать наше исследование этой проблемы с описания случая из собственной жизни. Когда еще студентом я собирал материалы к своей книге "The meaning of Anxiety" ("Проблема страха"), я проводил исследования в группе незамужних будущих матерей – беременных женщин в возрасте от десяти до двадцати с лишним лет, – находящихся в нью-йоркском доме опеки. Я располагал хорошей, логически обоснованной гипотезой о страхе, которую апробировали мои профессора и с которой я сам был согласен.

Гипотеза утверждала, что склонность личности к страху прямо пропорциональна тому, в какой степени они были отвергнуты матерью. В психологии и психоанализе эта теория была общепринятой. Я предполагал, что страх у таких людей, как эти женщины, возникал из-за той ситуации, в которой они оказались (незамужние, ожидающие ребенка), и это предположение позволило мне более непредвзято исследовать источник их страха – отвергнутость матерью. Вскоре я заметил, что половина группы исследуемых женщин прекрасно подтверждала мою гипотезу, однако вторая половина совершенно не соответствовала ей.

В этой второй группе были женщины из Гарлема и Лоуэр Сайда, которые были решительно отвергнуты своими матерями. Одна из них, которую я буду называть Элен, происходила из семьи, где было двенадцать детей. В первый день лета мать отвезла ее к отцу, надсмотрщику на барже, плавающей по реке Гудзон. Там Элен забеременела от отца. В то время, когда она находилась в доме опеки, ее отец отбывал наказание в Синг Синге за изнасилование старшей сестры Элен. Точно так же, как и другие женщины в этой группе, Элен могла бы сказать мне: "У меня есть проблемы, но я не принимаю их близко к сердцу".

Все это меня удивляло, и я с трудом верил результатам исследований. Но факты были неумолимы. Насколько я мог убедиться на основании тестов Роршаха, ТТА и других, которыми я пользовался, эти отвергнутые матерями молодые женщины не проявляли особого страха. Выгнанные из дома, они просто завели новых приятелей среди ровесников с улицы. Поэтому у них не было склонности к страху, чего можно было ожидать на основании психологических теорий.

В чем же была причина? Возможно, эти отвергнутые женщины, не испытывающие страха, приобрели иммунитет, стали апатичными и потому не чувствовали своей отвергнутости? Негативный ответ на этот вопрос мне кажется бесспорным. Может быть, они принадлежали к типу психопатических или социопатических личностей, которые также не испытывают страха? И снова негативный ответ. Я почувствовал, что столкнулся с неразрешимой проблемой.

Однажды вечером, отложив в сторону книги и заметки, я оставил небольшой офис, которым я пользовался в доме опеки, и вышел на улицу, направляясь в сторону метро. Я чувствовал себя уставшим. Я пробовал выбросить из головы все неприятные дела. Метрах в двадцати от станции метро на Восьмой улице внезапно, "как гром среди ясного неба", мне пришла мысль, что все эти женщины, которые не вписывались в мою теорию, были из семей рабочих. За первой мыслью возникли следующие, и я не успел еще сделать шага, как в моем сознании родилась готовая гипотеза. Я понял, что мне придется изменить всю мою теорию.

В одно мгновение я осознал, что не открытая отвергнутость матерью является первичной травмой и источником страха, а, скорее, скрытая отторгнутость, замаскированная ложью и лицемерием.


Матери из рабочей среды отторгали своих детей, однако дети не воспринимали это столь болезненно. Они знали, что отвергнуты, шли на улицу и там находили для себя другое общество. Никогда не применялись никакие уловки, чтобы скрыть их положение. Они знали свой мир с хорошей и плохой стороны и умели в нем жить. Зато девушки из среднего класса. Это происходило в сороковых годах, когда незамужняя женщина, ожидающая ребенка, была в значительно большей степени подвержена травматическому опыту, нежели теперь.всегда были обмануты своими семьями. Матери отторгали их, но делали вид, что любят.

Именно это, а не сам факт отторжения, было истинным источником их страха. Вот таким неожиданным способом, благодаря озарению, рождающемуся на более глубоком уровне сознания, я понял, что страх возникает из невозможности понять мир, в котором живешь,
невозможности ориентации в собственной экзистенции. Там, на улице, я понял – а последующие размышления и опыт еще более убедили меня в этом, – что новая теория лучше, точнее, изящнее первоначальной концепции. Что же произошло в этот переломный
момент?

Если мы возьмем за исходную точку мой опыт, то станет ясно, что озарение прорвалось в сознание вопреки моим рациональным размышлениям. У меня была хорошая, логически обоснованная гипотеза, над доказательством которой я упорно работал. То, что мы называем бессознательным, прорвалось через барьеры сознательных установок, которых я неукоснительно придерживался.


Карл Юнг часто обращал внимание на то, что существует полярность, некая оппозиция между бессознательным опытом и сознанием. Он считал, что эта связь имеет компенсационный характер: сознание господствует над необузданными иррациональными капризами бессознательного, в то время как бессознательное не дает сознанию опуститься до уровня банальности, пустоты, скучной рациональности. Компенсация также относится и к конкретным проблемам: если в сознательных решениях какой-то проблемы слишком углубляешься в одном направлении, то бессознательное будет двигаться в противоположном.

Разумеется, в этом заключается причина того, что чем больше мы
бессознательно начинаем сомневаться в какой-то идее, тем более догматические аргументы используем, когда ее сознательно защищаем. Именно поэтому любой человек – от св.Павла до алкоголика из нью-йоркского района Бовери – может испытать радикальное изменение: бессознательная сторона личности, которая до этого времени подавлялась, неожиданно проявляется и начинает господствовать. Кажется, что бессознательное наслаждается (если так можно выразиться), прорываясь сквозь барьеры (и разрушая их) нашего сознательного способа мышления, за который мы судорожно цепляемся.

Перелом, о котором мы говорили, – это не только количественное увеличение, речь идет о чем-то более динамическом. Это не обыкновенное расширение сознания – скорее, это вид борьбы. Внутри личности происходит резкое столкновение сознательного мышления и озарения, то есть перспективы, которая борется за то, чтобы прийти в мир. Этому сопутствует страх, чувство вины, но и радость, удовлетворение, которые неразрывно связаны с появлением новой идеи или нового видения.

Чувство вины, возникающее в процессе такого перелома, является следствием разрушения, неизбежного при рождении нового взгляда. Мое озарение уничтожило другие гипотезы и должно было в будущем уничтожить то, во что верили некоторые мои учителя. Этот факт вызвал у меня некоторую обеспокоенность. Всякий раз, когда появляется какая-то значительная идея в науке или новая форма в искусстве, уничтожается нечто, что многие считают неотъемлемой частью их интеллектуального и духовного мира. Именно это является источником чувства вины, которое сопутствует истинной творческой работе. Как заметил Пикассо, каждый акт сотворения – это прежде всего акт уничтожения.

Перелом принес с собой и элемент страха, поскольку он не только уничтожил мою первоначальную гипотезу, но поколебал мою связь с миром. Теперь я чувствовал, что должен искать новый фундамент, о существовании которого до этого времени я не имел понятия. Именно это становится источником страха, который появляется в момент перелома, но возникновение новой идеи невозможно без большего или меньшего потрясения.

Помимо вины и страха, в момент перелома появляется чувство удовлетворения. Нам дано было увидеть нечто новое. Мы пережили радость открытия. Другим открытием в момент озарения было то, что все вокруг меня вдруг стало выразительным. Я помню, что дома на улице, по которой я шел, были выкрашены в ужасный зеленый цвет, о котором в обыкновенной ситуации я желал бы поскорее забыть. Однако яркие цвета так удивительно соответствовали интенсивности моего переживания, что до сих пор отчетливо помню эту вызывающую зелень. В мгновение, когда пришло озарение, мир стал словно прозрачным, благодаря чему мое зрение приобрело исключительную остроту.

Я убежден, что так происходит всегда, когда бессознательный опыт прорывается в сознание. Это отчасти становится причиной сильного страха, охватывающего нас в этот момент: как внутренний, так и внешний мир приобретают интенсивность, которая через мгновение может пройти. Это один из аспектов экстаза объединение бессознательного опыта с сознанием, возникновение связи, которая является не каким-то отвлеченным понятием, но динамичным неожиданным слиянием

Показать полностью…

РАВНОДУШИЕ


Многие рассказывают о смутном чувстве, что жизнь упущена, и иногда можно даже согласиться с этой жалобой, пусть и с некоторыми оговорками. Ведь, возможно, не столько эти люди упускают свою жизнь, сколько жизнь упускает их. Она день за днем обращается к людям с определенными возможностями и задачами; она ждет их участия, того, что они будут активно включаться, влиять на что-то, чего не было бы без них или реализовалось бы в другой форме.


Но они глухи к этим запросам или притворяются глухими; или, возможно, они действительно закрыты от контакта; или контакт возможен, но они настолько отчаялись или скованы смутным страхом, что не могут или не хотят поверить в то, что вполне реально повлиять на что-то в мире. Или их недоверие к жизни слишком велико: они считают свой вклад незначительным или думают, что мир нельзя формировать, а себя считают шестеренкой в большом механизме, в котором для личной и совместной ответственности нет места и роли.

Вероятно, было бы неправильным назвать эти варианты альтернативами, будто один исключает другой. Скорее, у одной и той же личности может преобладать один или другой мотив отчаяния. Но в конечном итоге это одно и то же разочарованное представление о мире и человеке, на его фоне возникают неопределенность, отчаяние, под которыми оказываются погребены всякая инициатива, ответственность, живость и жизнерадостность, которые должны быть существенным отличительным признаком человеческого бытия и придавать жизни смысл, глубину и ценность.

Стремительное распространение этих позиций отчаяния омрачает жизнь не только отдельных людей, но и имеет немалое значение для общественного развития. Люди в состоянии отчаяния становятся слепыми не только к собственному счастью, но в той же мере к страданию и нужде других людей. При этом именно готовность откликнуться на задачи, которые приносят страдание и нужда, могла бы освободить человека от равнодушия.

Есть особая трагичность в том, что именно в благополучии современности многие настолько недовольны, разочарованы, расстроены и испытывают скуку, оттого что им кажется, будто не хватает задач, которые имели бы смысл, и одновременно не могут или не хотят видеть, как сильно и настойчиво жизнь требует их личного участия и как много возможностей смысла ждут нашей заботы, но, к сожалению, нередко напрасно.

С другой стороны, отчаяние часто приходит к тем, кто в разочаровании отворачивается от жизни, потому и несмотря на то, что изначально у них были высокие идеалы, но они оставили их неисполненными или бросили надеяться.

В это пустое пространство вливается безразличие – то самое чувство, которое губит всю инициативу, идеализм и веру в лучшее будущее, которое можно ответственно формировать. Нас кидает в серую повседневность, которую мы терпим и на которую жалуемся и даем жизни проходить мимо, не понимая, какой смысл за всем стоит и имеет ли вообще наша жизнь смысл, о котором стоит говорить. Некоторые психологические и социальные причины, основания и последствия экзистенциального вакуума мы проанализируем подробнее в этой книге, но прежде всего мы рассмотрим пути выхода из этого вакуума обратно в жизнь.

Одно можно предположить сразу, без подробного разбора актуального исследования: происходит потеря тех активных игроков и действующих лиц, которые когда-то были открыты идеалам и надеждам, и это не приносит блага обществу и миру в целом. Ведь мир теряет лучших или лучшее в человеке: его готовность выходить за рамки сиюминутного удовлетворения и отвечать жизни там, где его вклад принес бы благо миру. Таким образом, мир теряет лучшее из возможного. Он теряет те самые силы, которые готовы вмешаться в «естественный ход вещей» – активно и с доброй волей, чтобы, с одной стороны, в мир входило новое и живое, а с другой стороны, чтобы можно было предотвратить наметившиеся негативные ситуации и беды, – чтобы даже там, где «естественный ход вещей» не предвещает ничего хорошего, смогло бы вырасти нечто положительное или хотя бы уменьшилось страдание.

Такой мир становится по-настоящему безутешным, потому что утешение – это то, что не заложено в естественный ход вещей. Утешение возникает скорее на почве готовности личности быть открытой к проблемам другого, то есть не быть безразличным к страданию другого, а хотя бы сказать доброе слово и предложить помощь. Но безутешным мир становится не только потому, что человек, попавший в ловушку безразличия, теряет свой дар увидеть потребность другого в утешении, словно это касается его самого, но и потому, что самостоятельно он, возможно, никогда до конца не преодолеет разочарованность в своих надеждах и свою субъективную незначительность.

Потому что он человек и остается человеком; а надежда и воля к смыслу являются глубоко человеческими, даже определяющими человека качествами. Это доказывают также многочисленные психологические и клинические исследования, большая часть которых восходит к инициативе Виктора Франкла и разработанной им концепции логотерапии и экзистенциального анализа. Среди всех известных нам живых существ только человек имеет веру, надежду и любовь, и, судя по всему, только человек имеет их в таком объеме. Это много говорит о нашем предназначении, а также гораздо больше, чем мы готовы признать, говорит о внутренней и экзистенциальной структуре человеческого бытия: идеализм и ответственность свойственны нам с колыбели, они часть нашей природы.

Итак, человек – единственное существо, которое появляется в этом мире и уже своим появлением заявляет: «Этот мир нуждается во мне, он ждет также и моего участия, так что давайте вместе сделаем его лучшим местом для многих». Эта феноменологическая данность еще не говорит о том, что такие надежды соответствуют объективности, но по крайней мере она означает, что человек входит в этот мир не только как разумное (sapiens) существо, но, прежде всего, как надеющееся и стремящееся к смыслу. Повторим: мы еще не знаем и должны выяснить далее в этой книге, является ли эта надежда лишь идеалом или задачей и реальностью, присущей человеку. Но уже сейчас мы можем утверждать: этот идеал составляет сущность человека. Идеал, с которым человеку пришлось с горечью расстаться, оставляет пустоту и вызывает боль, которую нельзя унять даже такими сильными заглушающими и отвлекающими средствами, которые предлагает индустрия развлечений.

Отсюда возникает ранее упомянутая безутешность мира без смысла и задачи, личной и совместной ответственности. Равнодушие – отказ от этой ответственности. Другими словами, оно символизирует выход из игры жизни. Там, где жизнь рассчитывает на меня, сейчас лишь пустое место.

Показать полностью…