О травматическом опыте, одиночестве и ассимиляции
Человек, в прошлом живший в хронической травмирующей ситуации, (как например, при травмах развития) лишен покоя в настоящем. Он лишен покоя и знает «вкус» особенного состояния одиночества, которое несет такой опыт.
Свое беспокойство ему довольно сложно описать, примерно также как сложно описать плохо выраженные телесные ощущения. Свое беспокойство ему бывает сложно объяснить, потому что оно, как кажется, не связывается с актуальной ситуацией, в которой человек сейчас находится. В такие моменты люди иногда начинают и сами себя ругать за неадекватность, чрезмерность своей реакции.
И то, и другое оставляет человека наедине с этим опытом. Ведь, как я сказала, слов, которые позволят это все как-то передать другому человеку мало, и/или они не «похожи» на то, как все это «живет» внутри.
Может быть травматический опыт напоминает вирусную программу на компьютере, которую невозможно обнаружить простому пользователю, но при этом она замедляет все работу компьютера, иногда из-за нее зависают какие-то легальные программы, не сохраняются данные и так далее…
Почему людям с опытом нахождения в прошлом в хронической травмирующей ситуации трудно бывает жить в ситуации благополучия? Зачем снова и снова происходит травматическое повторение или разыгрывание болезненного опыта в настоящем?
Кажется, зачем вообще этот пост, когда у нас глобально благополучной ситуации нет и не предвидится и можно без труда свою тревогу и беспокойство со всем происходящим связывать. Но, для того, чтобы во всем этом окончательно не истощиться, особенно необходимо замечать и проживать моменты благополучия.
Так почему же это может быть трудно?
Когда происходит какое-то плохое событие в настоящем, то вот это внутреннее недиффиренцированное беспокойство может с ним соединиться и получить некое обоснование для своего существования. С одной стороны, человек в этот момент в ужасе или горе, или другим сложных чувствах, с другой о чем-то явном и затрагивающем прямо сейчас чуть легче рассказать другим и быть понятым, а значит менее одиноким.
Если же такой явной ситуации в данный момент нет, то человек привычно остается с этой подгруженной вирусной программой сам по себе.
И опять невозможно разделить свое состояние с кем-то. И здесь на помощь приходит феномен разыгрывания, который помогает дать другим почувствовать, что переживает человек, раз уж он не может про это им рассказать словами. И который дает надежду на возможность ассимиляции произошедшего. Ведь работа по ассимиляции приносит нам покой. Сначала появляется возможность интегрировать опыт, а затем иметь возможность эмоционально отсоединиться от него, при этом не отщепляя его.
Если ситуация благополучна и нет явного события, позволяющего связать с ним свое состояние беспокойства, то очень сложно почувствовать себя понятым.
Человек может пожаловаться на тревогу, и услышит (или сам себе скажет): «нет же повода беспокоится прямо сейчас».
Или расскажет о бессоннице, и услышит: «да что ты себя накручиваешь?»
И вот он оказывается отгорожен от людей тем, что с ним происходит «неизвестно что».
Для того, чтобы это «неизвестно что» превратить во «что-то», чтобы обнаружить что-то плохо уловимое, почти «разобранное на атомы», а потом подобрать слова, с помощью которых можно с другим человеком встретиться и почувствовать разделенность, нужно сделать большую внутреннюю работу. Эту работу во многом помогает делает психотерапевт.
В чем сложность такой работы?
Одна из сложностей в том, что внешние события не переносятся в таком же виде внутрь. Я поясню.
Например, у человека сформировалось очень строгое отношение к себе, даже может быть жестокое и садистичное. Можно предположить, что чье-то отношение интроецировано этим человеком и теперь «живет внутри» в виде «внутренней мамы», «внутреннего папы» или кого-то еще. Но как правило, это строгое отношение к себе это некое восприятие разных событий, слов разных людей, то есть такая собранная конструкция, то есть как-то отражающая, конечно, реального родителя, например. Но не точная его копия. Ведь то, что происходит, и то как мы это воспринимаем не одно и то же, иначе бы мы не видели, что разные люди могут воспринимать одну и ту же ситуацию различным образом.
И например, более простая ситуация: такой человек встретиться с кем-то очевидно для него самого похожим на его отца или мать и внешне, и по поведению и он почувствует знакомое состояние как реакцию и на этого человека и на своих родителей в прошлом. Чем она проста? Тем что есть такая цельность образа что ли, и есть осознавание вот этой схожести людей или ситуаций.
А сложнее, когда происходит что-то незаметное. Какое-то определенное слово, сказанное кем-то в настоящем сцепится с какой-то прошлой ситуацией и запустит такое строгое отношение и жестокое обращение человека с собой. А может это и вовсе не слово, а например, определенный взгляд, который что-то такое запустит. Или же ситуация, в которой окажешься в определенной роли. И вот уже вирусная программа заработала в полную мощь. «Хотя ничего такого же не происходит».
Еще конкретизирую. Например, близкий человек в плохом настроении и при встрече не улыбнулся, а отвел взгляд. И дальше я хотела написать, что это напомнило что-то. Но на самом деле, если бы мы поняли, что это нам напомнило, то есть уже бы успокоило. Потому что в этом связывании чего-то сейчас с чем-то тогда есть возможность как ни странно разделить и различить это и то.
Но это не напомнило, а запустило или как я выше написала «сцепилось» с неким телесным состоянием, которое человек переживал, например, в детстве со своей мамой, у которой неожиданно менялось настроение. И каждый раз для него это было как крушение мира, как разрыв связи, как и бывает свойственно переживать маленькому человеку.
И вот это и есть ситуация «ничего такого не происходит». Сам человек не понимает, что с ним происходит, другой не понимает, но вирусная программа уже во всю мощь работает. И человек чувствует, что он просто очень очень устал. «Хотя ведь ничего такого не делал».
