Психология травмы

«Травмированы все. Это аксиома.
Травма — это не драма.
У травмы есть дары и смыслы.

Представьте, что травма — это бушующий океан с акулами, штормами, Бермудским треугольником, водяными воронками, подводными чудовищами, Сциллой и Харибдой, айсбергами и чем угодно. Или травма — это лес, в котором и дикие звери, и дремучие места, и заколдованные замки, и избы бабы Яги и ее сестер, и клубки волшебные, и пряничные домики, и людоеды, и болота.

А мирная жизнь, ту, что мы называем нормой или даже лихо — здоровьем, это берег этого океана. Или равнина, деревня, обустроенная земля.

Есть те, кто зашел в этот лес или плывет в этом океане, они в кровище и ссадинах, оборванные и голодные, они — сражаются каждый в своей сказке. О них мы говорим как о травмированных, нам же очевидно: у них в жизни треш.

Есть те, кто на берегу, ходит по своей деревне чин-чином, все у него миролюбиво, спокойно, благополучно, благочестиво, я бы даже сказала. «Как у всех». О них мы говорим как о нормальных и здоровых.

Но на самом деле — те, что на берегу, делятся на две категории. Те, что ходили в лес, сразились со своим чудовищем, истоптали свои семь пар, сшили одиннадцать рубах из крапивы, прошли свои семь кругов испытаний и вернулись назад — героями. Их меньшинство. И те, что в лес так и не ходили, поэтому у них совершенные целые тела, ни одного шрама и седого волоса, красные башмачки и новенький кафтан. Они тоже ходят героями, сияющими, высокомерными. Ведь они не опускались до такого трешняка в жизни, чтоб идти смотреть в глаза бабе Яге. Они-то де нетравмированные.
При первом поверхностном взгляде все люди на берегу — одинаковые. У каждого из них в итоге — семья, детки, крыша над головой, уважение близких, достаток.

Но у ходивших в лес — есть сердце. Это главное сокровище, что они принесли и леса. Их души — широки как океан, их умы — глубоки как его воды. Они умеют видеть других.

Глаза же тех, кто никогда не отваживался отправиться в путешествие, — пусты. Сердца — сухи и крошечны как бесплодное семечко. Они не могут видеть других, слышать об их трудностях, понимать. Они слепы.
Знаете почему?

Потому что они никогда не смотрели в свою травму. Не инициированы ею.
Травма есть у всех. Нет никого без травмы: есть те, кто колбасится в ней в океане, есть те, кто справились, скомпенсировались и живут теперь мирно, и есть те, что и не думали справляться с ней, и признавать ее, и живут себе мирно, не глядя в нее.

Почему я так смела с заявлением, что травма есть у всех?
Потому что травма — это не драма. Это любое отклонение от оси нормы, и эти искажения «нарушают» нас, формируют нас, дырявят и расщепляют. Но эти отклонения — и есть сама жизнь. Она всегда «не в норме», потому что она — живая, не идеальная.

Она всегда преломляется об исторический, политический, экономический контекст, а он всегда не простой, не ровный — как не ровна поверхность океана. Ее невозможно однажды зафиксировать идеальной зеркально-ровной поверхностью. Океан всегда в движении. Лес не может быть идеальным — в нем есть деревья умершие, высохшие, есть труха и перегной, есть молодая поросль и прорастающие семена, он весь — бесконечное движение от смерти к рождению и снова смерти и снова рождение.

Мы все — преломлены на жизненный контекст своих родителей, а они в свою очередь, на контекст своих. На то, что было с ними до, и что было в моменте. И что считалось нормой на тот момент.

Это вообще может быть даже не про любили нас родители или не любили. Они могли любить и огого как травмировать и слыхом не слыхивать, что это травма.

Травмы развития — это просто наш контекст, набор вводных, который причудливым паззлом накладывается на основу нашей души и вырисовывается в тех, кто мы есть.

Травма — это не драма, это сама жизнь, самый ее сок.
Не драма не равно, однако, что это «просто жизнь», и нет тут ничего страшного, и ничего больного. Охохо. Охохонюшки, братцы-сестрицы, как это не так.

Травма закручивает нас, выкручивает жилы, ветром воет внутри, ломит кости, болит, орет, надрывает кожу, — зовом зовет с берега в океан, пока ты не откликнешься на него. И можно с ума сойти — пытаться спрятаться от травмы, все силы отдать на это, всю свою жизнь, все живое в себе — лишь бы не посмотреть в нее.

Мы боимся ее, назначаем плохой, опасной, все эти стоптанных семь пар сапог — совсем не улыбаются с берега нам, никому не охота отдавать свой голос за ноги вместо рыбьего хвоста, где после каждый шаг будет отдаваться болью по всему телу и оставлять кровавый след за тобой. Никому не охота идти к черту лысому, искать сначала зайца этого гребаного, потом за уткой нестись, потом еще чего. Никто сам себе не выберет такой радости.

Но мы делаем это, потому что есть что-то большее, что зовет нас изнутри всего этого треша. Манит. Спасение сестрицы или брата, вызволение и оживление суженого, Финиста Ясного Сокола, возвращение или обретение золотых яблок для исцеления, или еще какого сокровища в самом центре лабиринта.

Главное во всем этом, цель, дар проживания травмы — что суженный я сам себе, я сама себе и сестра, и братец, и сердце мое — золотое яблоко Нарнии.

Те, кто никогда не отправлялись в путешествие, говорят, что это копание в боли, культивирование своих кишок наружу, пестование травмы. Мы слишком дикие со своей «грязью под ногтями». Можно только представить, какой бессмыслицей и несуразицей смотрятся наши страдания в океане с берега. Какой неустроенностью в жизни, поломанностью ее, беспутностью и распутицей смотрятся наши плутания в лесу, наш саломеевый танец, наш полет над гнездом кукушки.

Они говорят, что в жизни — возможно все. Они, не ходившие дальше своей деревни, не замочившие и края платья солеными водами.

Они говорят, все будет хорошо, как фанатики неведомой веры.
С ними — невозможно разговаривать, они никогда тебя не услышат.

Там, с берега, им совершенно все очевидно и понятно: ну вот же, плыви сюда, не плыви туда. Они обладают удивительными мыслительными причинно-следственными схемами и картами леса, конструкциями заколдованных замков, поэтапными планами как правильно побеждать драконов и чек-листами по нахождению смерти Кощея. Конечно, ведь они делали это минус миллиард один раз.
Что же ты там такой, глупый неумеха в своей жизни, такой барахтающийся?

Они брезгливо морщат носик при виде тебя и отводят глаза от спутанных твоих волос, пота, крови, слез и грязи, босых ног и рваных одежд. От тебя слишком пахнет жизнью. Ты непристойно, СЛИШКОМ дикая.

Но однажды, каждый из нас, отправившийся в лес, вернется в свою деревню — героем. Ты придешь с сокровищем — с обретенным самим собой. С немыслимым, воистину чудом из чудес, небывалым, как та самая «ось нормы», камертоном — с цельностью.

Но самое потрясающее, что это сокровище не может быть только личным. Каждый из нас, исцеливший свои травмы, Прометей, обретший огонь души. Он не может быть не для людей. Вернувшиеся из дикого леса, оттолкнувшиеся от дна океана — приносят Любовь.

Главное, не заблудиться в лабиринте, не увязнуть в болоте, не уснуть на маковом поле, не польстится голосами сирен, не расплавить Икаровы крылья, подлетев слишком близко к солнцу.

Главное, не дать растоптать сердце Данко, не оказаться прикованным Прометеем. Те, что мнят героями себя, слишком любят распинать.

Травма — не злой умысел, зачем-то случившийся с нами. Это проклятье тринадцатой феи для Спящей Красавицы, это хлебные крошки на пути к избушке в диком лесу, чтобы вернуться домой. Это лабиринт Минотавра, сделанный однажды Дедалом, это договор Инанны с Эрешкигаль задолго до ее путешествие в Подземный Мир.
Это то, обо что случается затем с нами — путешествие: сама наша — живая, дикая жизнь.

Можно представить, что у нас две матери. Мать — для ребенка, она дает мне физическую жизнь, воспитывает меня, вкладывает, и дает мне то, что может дать. Солнечная, заметная для меня сторона жизни. А есть мать меня взрослого. Теневая, невидимая, во все проникающая как воздух: ее ростки во всем, что пропустила и не дала мать ребенка. Эту мать можно называть травмой. Эту мать можно назвать самой жизнью.

Она обтачивает нас как океан камни, как скульптор, отсекая лишнее и оставляя только суть. Она заземляет нас об саму жизнь, укореняя в лесу, делая в нем — своим. Она прокаливает нас в горниле самого ядра земли, полощет и омывает в адских котлах магмы, и вулканическим оргазмом рождает нас во второй раз — уже действительно нами.»