Когда хочется сбежать из отношений

У многих, наверное, бывало такое: что-то в отношениях поменялось так, что хочется драть прочь как можно быстрее. Какие к чёрту выяснения? Очевидно же, что всё непоправимо порушилось, и можно только искать другого человека. (Уточнение: речь идёт не о ситуациях угрозы жизни и физического насилия.)

Так часто уходят из психотерапии. Не только когда приблизился к непростой теме или тяжёлому переживанию и подсознание лупит по тревожной кнопке, но и когда в отношениях с психологом появляется живое и трудное. Злишься, например, а сказать о злости не можешь, потому что никогда никому о ней не говорил в глаза. И копится-копится напряжение, и невысказанное поддушивает, и привычный способ — сбежать.

Мы так можем делать не только с психологами, но и с любыми людьми, и поводов хотеть сбежать множество. Не оправдались ожидания, не так посмотрел, не то сказала, сделал редкостную гадость, не позаботилась, не учёл, забыл, неосторожно ляпнул, не извинилась… Вот только причина импульса к бегству одна — невозможность словами обозначить, что не так.

Иногда потому, что сам ещё не понял, что поменялось и перестало устраивать. И как-то неловко и кажется глупым говорить «знаешь, мне что-то так не нравится, что хочу уйти, но не понимаю, что». Покрутят пальцем у виска или обидятся. Или пошлют.

Иногда уже понял, но дичь как страшно сказать. «Мне слишком много твоей заботы» или «Ты как-то так смотришь на меня, что мне становится стыдно». Как можно, думаешь, нахлобучить на другого такое. Такое тупое, неблагодарное, недоосознанное.

Или понял и даже подобрал слова, чтобы произнести важное, но… такого в жизни ещё не было, это совершенно новое, как впервые нырнуть в тёмную воду. Пугаешься и оттягиваешь момент.

Или есть опыт, когда говорил что-то подобное, был честен и искренен, а в ответ (от другого человека, давно, в прошлом) получил ушат колотого льда и непонимание из разряда «и в чём проблема?» или «это твоя проблема, а у меня в отношениях с тобой всё ок».

И очень соблазнительно не делать этих трудных шагов, не говорить, не прояснять, не выяснять, не показываться голым животом, не рисковать остаться непонятым. А просто сбежать, закончить отношения.

Когда такое происходит в психотерапии, поддержать человека может знание о том, что психолог не отвергнет, не осудит, не унизит. А лучше — не знание, а собственный опыт, когда ты на сессиях уже немножко высовывал лапку из норки, и её не стукнули, а погладили. Хотя бывает очень трудно допустить, что психолог будет терпелив, внимателен, бережен и примет тебя со всей твоей неидеальностью. Ведь ты сам себя не принимаешь, отвергаешь куски себя, пытаешься их не видеть. Как же так может быть, что другой человек, пусть даже специально обученный, сможет тебя принимать и любить. Разве что (услужливо подсказывает вредносоветная мысль) психолог просто изобразит принятие и внимание, а на самом деле высокомерно поплюёт на тебя, подумав «боже, с какими ужасными людьми я вынужден работать».

Когда об этом размышляю, я с сожалением вспоминаю, как сама уходила без прояснений, не найдя сил и смелости спросить и сказать то, что хотела. Как мне было больно и трудно принять, что от меня тоже могут уйти, не умея и не желая рассказать, что не так. И как я, многажды разыграв этот сценарий ухода с обеих сторон, в каких-то очередных отношениях внезапно решала, что я больше так не хочу, что мне важно и нужно уметь по-другому, что я безумно устала оставлять за собой тлеющие мосты — ни пройти по полуразрушенным брусьям, ни отстроить новый. И после сомнений, засовывания кулаков в рот и сотню раз проигранных в голове диалогов таки решалась сказать, спросить, узнать, показаться в своих «стыдных и некрасивых» чувствах.

Под раздачу попадали мои психотерапевты.

Ну потому что пятьдесят раз потыкаешь терапевта острой палочкой — мама бы уже тридцать раз вызвала скорую и двадцать раз застыдила, — а он, сука, не уходит. И продолжает ждать меня через неделю, и радоваться мне. С терапевтом было безопаснее, чем с другими людьми. Других я не рисковала тыкать острым, впрочем, я осознавала, что они не должны выдерживать меня любой. А что меня можно выдерживать в большем объёме, чем это могли родители, я тогда не знала. Неоткуда было.

О, а ещё я проверяла психологов, можно ли пропасть с радаров и вернуться. Исчезала. Предупреждая и нет. Приходила через время: тук-тук, можно? И меня приглашали.

После одного из очередных блудносыновних возвращений — помню, как вчера, хотя прошло 8–9 лет, — я села в маршрутку и разревелась. В голове звенела одна мысль «Как можно меня не прогнать, если я совершила ужасающее — отменила встречу и исчезла на полгода?! КАК?! Я же теперь для него ужасная, такую ведь нельзя любить и хотеть видеть». В голове билось не вмещающееся в неё осознание, что так, оказывается, можно. И что, кажется, это приглашение не обо мне, не о том, что я плохая или хорошая, а о способности другого человека не закрывать передо мной дверь, если я в чём-то ошиблась. (Что далеко не все люди считают «пропадание» ошибкой, я узнала гораздо позже.) И благодарность — я впервые почуяла (хотя ещё не осознала), что я и мои поступки — не одно и то же. Что человек может чувствовать грусть, злость и страх от того, что я делаю, но он не перестаёт меня любить. До того дня я не знала, что так бывает.

В тот день я обнаружила, что мой взгляд на ситуацию — не единственно верный. Что можно видеть мои поступки не только так, как их видела мама. Я тогда не представляла, что мне предстоит ещё долго идти к выводу, что, если я чего-то не понимаю про другого, ответы нужно искать не в своей голове. Что мои сомнения, мой рот и моё умение произносить слова можно объединить в заданный другому человеку вопрос.

И задать вопрос.

И услышать ответ.

И тогда может оказаться, что мне незачем уходить, бежать и драпать.