Дарья Мишина / Лента

При поверхностном взгляде на психотерапию может возникнуть ощущение, что область эта весьма расплывчатая и критерии качества в ней либо отсутствуют, либо сводятся к субъективным ощущениям (отметим в скобках, что, в принципе, то же самое можно сказать о любой другой области — от стоматологии до обучения языкам). На самом деле это не так. Психотерапия, хоть и не раскладывается на математические формулы, всё же имеет свои, вполне конкретные критерии, по которым можно отличить хорошего специалиста от плохого. Мы пользуемся ими сами, когда отбираем терапевтов для «Ясно». Итак.1. ОбразованиеИдеальная картина выглядит так: высшее психологическое, затем учёба в каком-либо ВУЗе, где учат именно психотерапии (потому что психотерапия и психология — это не одно и то же). Затем — участие в разного рода семинарах и курсах повышения квалификации.В реальности часто бывает иначе, потому что многие психотерапевты — люди, которые пришли в профессию из других областей и, следовательно, высшего психологического образования не имеют. Это не так страшно. Как показывает практика, самое главное — где человек учился конкретной психотерапевтической специальности. Хороших ВУЗов не так много: Московский Институт Гештальта и Психодрамы, Московский Институт Психоанализа, магистерские программы МГУ и ВШЭ, курсы повышения квалификации при институте им. Сербского, Восточно-Европейский Институт Психоанализа в Санкт-Петербурге. Единственное, общая протяжённость психотерапевтического образования должна составлять не менее пяти лет — потому что двухлетней магистерской программы, какой бы насыщенной она ни была, недостаточно. 2. Опыт консультирования и работыНа наш взгляд, совершенно необходимый минимум — три года. Этого срока вполне достаточно, чтобы приобрести опыт, выработать свой стиль и научиться избегать ошибок, свойственных начинающим. В противном случае, вы рискуете стать для терапевта учебным пособием. Некоторые из терапевтов имеют опыт работы в государственных учреждениях — больницах, центрах психологической помощи и так далее. Это всегда плюс. 3. Членство в международных профессиональных ассоциацияхТаковых довольно много, но самые уважаемые и признанные из российских — Московское психоаналитическое общество, Общество Практикующих Психологов Гештальт-подход, Общество семейных консультантов и психотерапевтов, Союз психотерапевтов и психологов. Бывает и так, что специалист состоит в какой-либо из зарубежных организаций — например, в IPA (International Psychoanalytical Association), EAGT (The European Association for Gestalt Therapy). Такие специалисты работают на высоком уровне, однако, как правило, полностью обеспечены клиентами и довольно дорого стоят. Если можете себе такого позволить — завидуем вам. 4. Посещение супервизийСупервизии представляют собой консультации со старшим коллегой по поводу какого-нибудь кейса. На них терапевт получает свежий взгляд на проблему. А также консультируется по поводу возникших сложностей. Супервизия — важнейшая часть психотерапевтической работы, к ней регулярно прибегают все, даже профессионалы высочайшего класса. А если не прибегают — то вам к таким и не надо.5. Направление работыВ психотерапии существует множество направлений. Некоторые из них общепризнаны и проверены временем, некоторые — сомнительны. К первым относятся психоанализ, гештальт, когнитивно-поведенческая терапия, психодрама, юнгианство, экзистенциальный анализ, телесно-ориентированная терапия.Ко вторым — всё, что содержит в названии слова вроде «инновационный», «психотехнологии», «нейро», «трансперсональный», «интегральный» и прочие. 6. РекомендацияЕсли у терапевта нет регалий, которые подтверждали бы его прочное и устойчивое положение в профессиональной среде, то совершенно нормальным будет попросить его предоставить рекомендацию кого-либо из старших коллег: бывшего преподавателя, супервизора или члена какой-либо профессиональной ассоциации.

Пока нет комментариев

Почему если «дети — цветы жизни», то родительство в какой-то мере становится увяданием для взрослых, выбивая почву из-под ног? Как получается, что наружу вырываются внутренние «демоны» — а говоря психотерапевтическим языком, травмы — которые раньше дремали? Поговорим о «темной стороне» родительства.Родительство — непростой жизненный этап, заряженный тревогами и страхами, бурлящий контрастными эмоциями, обостряющий внутренние конфликты. Ведь вопреки стереотипам, когда на свет появляется прекрасный младенец, вместе с обещанным родительским счастьем, он многое меняет не только в повседневной жизни, но и в физиологии и психике. Это — период новых проблем, столкновения интересов, незнакомых задач, а от избытка ответственности можно сойти с ума. Из-за утраты свободы одолевает паника, страх «застрять» в новой родительской роли или не справиться с ней. Снаружи — перераспределение ролей в семье и обществе. Изнутри — надлом личностной целостности.Рождение ребенкаВстреча с младенцем окутана радостными эмоциями — и за ними не сразу удается разглядеть травматический опыт, вызванный страхом, беспомощностью и даже ужасом. Мы разделяем травмы на физические и психологические. Роды в этом смысле — двойное «ранение»: телесная боль, которая понятна без объяснений, плюс боль психологическая, разобраться и справиться с которой чуть сложнее.В основе психологической травмы, независимо от ее причин, всегда лежит разрыв с собой. В случае материнства и отцовства — разрыв с собой прежним. Это событие сравнимо со смертью, и она, как бы грустно это ни звучало, происходит одновременно с рождением малыша.Представьте себе, что довольно продолжительное время ваш фокус внимания сужен до одного объекта. Беспрерывно одолевают навязчивые мысли о том, что он чувствует. Так ощущает себя мать первые месяцы после родов. Ее состояние подобно шизоидному уходу, побегу, диссоциации. Для психики это большое испытание.Для нормального развития младенцу на первых порах как раз и нужна такая, «достаточно безумная мать». Этот термин (как и более известный — «достаточно хорошая мать») ввел педиатр и психоаналитик Дональд Винникотт. Мать пребывает в специфическом слиянии с младенцем, максимальной с ним сонастройке.Потеря себя и новая рольРодитель теряет прежнего себя: свободный статус, время, отношения и увлечения. Он лишается бездетной роли — потому что с появлением ребенка его собственная идентичность рассыпается на части.Родитель и его окружение получают новые социальные роли. Партнер становится еще и родителем ребенка; мать с отцом — бабушками и дедушками. Нередко рождение ребенка запускает новый виток отношений с собственными родителями. Мы можем завидовать своему ребенку — ведь у него есть забота и внимание, которых не было и не будет у нас. Можем конкурировать с родителями за то, чтобы их превзойти.Мы пытаемся нащупать собственную родительскую идентичность, и тут все зависит от того, с кем мы себя отождествляем. Если с ребенком — то попытаемся исправить ошибки наших родителей на своем малыше. Если, например, с суровой матерью, то будем — увы — повторять плохое обращение, через которое когда-то прошли сами.РетравматизацияКогда рождается ребенок, мы в каком-то смысле с ним идентифицируемся и вспоминаем опыт, через который проходили сами. В детстве мы не знаем другого способа обращения с собой, и поведение родителей считаем за норму. Но теперь, взглянув на родителей через другую оптику, иногда приходим в ужас от того, как с нами обращались.Если в детстве мы не напитались поддержкой и защитой, у нас не будет опыта безопасной привязанности. Без него невозможно укрепить свою родительскую часть. Мы сохраняем этот колоссальный дефицит и как будто сами остаемся нуждающимся младенцами. Только теперь рядом еще один маленький человек, который требует заботы и внимания. Но взять их неоткуда.Ненависть к ребенкуВинникотт говорил о способности не только любить, но и ненавидеть своего малыша. У родителя возникает подспудная агрессия на ребенка за то, что тот отобрал часть «Я». Это — естественная реакция, которой не нужно бояться.Эта ненависть никуда не денется, но будучи вытесненной, может проявиться в гораздо более деструктивных сценариях. Например, женщина отказывается от карьеры ради ребенка и считает это оправданной жертвой. Но она преподносит это так, что ребенок чувствует себя виноватым за то, что испортил маме жизнь. Это и есть та самая невыраженная агрессия, которую женщина не присваивает и не признает.Необходимое гореваниеСпасаясь от боли, родитель прибегает к защитным механизмам: вытеснению (прекрасные отношения с ребенком напоказ), отрицание («в моей жизни ничего не изменилось — я также везде успеваю») или диссоциации («это происходит не со мной»). Много психической энергии уходит на приглушение боли от «разрыва с собой». Но только прикоснувшись к ней, можно высвободить подавленные чувства — и их пережить.Этому хорошо способствует работа горя. Важно признать перемены, «отгрустить» по утраченной идентичности и бездетному прошлому. Когда получается разместить потерю в психике, за гореванием приходит возможность увидеть преимущества новой родительской роли.Рождение родителяПсихоаналитик и педагог Тереза Бенедек писала о родительстве как о новой фазе развития человека — столь же важной, как и все предыдущие. Одновременно с ребенком рождается и родитель — и каждый из них делает это по-своему неуверенно. Созревание матери и отца — естественный, но тяжелый длительный процесс. Справиться с ним будет легче, если чаще говорить о «темной» стороне родительства и не стеснять противоречивых чувств, которые оно вызывает. Никто не бывает по-настоящему готов к родительству, и уж точно нет более «приспособленного» для этого пола и идеального возраста. Материнские чувства не просыпаются моментально, и не все сразу справляются хорошо. Невозможно стать родителем по книгам и лекциям, проводя выходные с чужими детьми. Родителем становишься, на ощупь осваивая новую роль, — и только со своим собственным ребенком.

Пока нет комментариев

Как возникает стокгольмский синдром?Для этого есть несколько условий. Во-первых, шоковый эффект: человек оказывается в экстремальной для него ситуации; знакомый мир встает с ног на голову. Во-вторых, человек лишается контроля над своей жизнью: теперь над ней властвуют другие люди, а сам он беспомощен, как ребенок. В-третьих, жесткие границы снаружи, отсутствие границ внутри (например, в захваченный грабителями банк нельзя войти и выйти из него тоже, а внутренние границы между людьми становятся размытыми). Здесь подойдет аналогия с тоталитарным государством, жесткие границы которого приводят к отсутствию личных прав, свобод, частной собственности. Вместо того, чтобы прожить боль и страх от неадекватных действий другого, прожить свою агрессию к нему, пострадавший начинает оправдывать и защищать агрессора. Под влиянием шоковой ситуации заложники могут сочувствовать своим мучителям, разделять их мотивы и цели, оправдывать и принимать их сторону. В некоторых случаях жертва даже начинает вести себя так же, как насильник. Эта стратегия кажется наиболее безопасной для психики — так человек пытается выжить. В психологии такой защитный механизм называется «идентификация с агрессором». Чтобы разобраться в этой защитной стратегии, сначала нужно понять, что такое идентификация вообще.ИдентификацияСама по себе идентификация — нейтральный процесс, который становится защитой лишь в определенных условиях. Фрейд разделял незащитную и защитную идентификацию. Первая полезна, потому что помогает ребенку освоить определенную роль. Он хочет быть похожим на любимого человека и как бы присоединяется к нему: «Мама такая добрая, хочу быть, как она». Вторая же связана с чувством угрозы, и в таком случае ребенок, обороняясь, стремится уподобиться тому, кто его пугает. И тогда формула может звучать так: «Я боюсь маминых наказаний, если я стану как она, ее власть будет скорее внутри меня, а не снаружи». Это — идентификация с агрессором. Идентификация с агрессоромКак термин, «идентификация с агрессором» была введена психоаналитиком Шандором Ференци в начале 20-го века, но более широкую известность приобрела благодаря истории, описанной Анной Фрейд несколько позднее. Фрейд рассказывала о маленькой девочке, которая боялась ходить по темному коридору, потому что думала, будто там жило привидение. Однажды родные заметили, как она проходит по нему без страха — но при этом делает странные пассы руками. Когда девочку спросили, в чем дело, она объяснила, что сама стала привидением. Для того, чтобы запустить идентификацию с агрессором, достаточно даже разового, но очень интенсивного стресса, с которым психика не в силах справиться. В ней происходит расщепление, то есть раскол на две части — карающего агрессора и страдающую от нападения жертву. Оставаться в позиции жертвы невыносимо. Это значит обрекать себя на боль, распад и уничтожение. Чтобы выжить, нужно перейти в активную позицию. Идентифицируясь с агрессором, человек превращается из того, кому угрожают, в того, кто угрожает. Так он может почувствовать иллюзорный контроль над ситуацией. Почему стокгольмский синдром — это не только захват заложников?Представим ребенка, чей папа прошел войну, страдает от последствий ПТСР и носит в себе огромное количество невыраженной агрессии. Как только его сын проявляет «детские» качества (ноет, хулиганит, слишком сильно радуется и тд.), папа его наказывает: за то, что не так посмотрел, не то сказал и вообще смеет перечить. Ребенок находится в чудовищной ситуации, которую не может изменить — в реальности, которая ему не поддается. В ответ на это насилие в ребенке поднимается собственная агрессия — негодование, желание отомстить — но разрядить ее некуда, она аккумулируется внутри. И тогда есть два пути. Первый — всю эту внутреннюю ярость направлять на себя. Тем более, у него уже был такой опыт — он видел, как это делал с ним отец. Второй путь — идентифицироваться с агрессором. Человек пытается объяснить себе ад, который творился в его детстве — и тут психика совершает изощренный маневр: «можно сделать вид, что дело не в папе, а это я сам виноват. Это не я был бессилен перед чудовищной реальностью, а папа был вынужден со мной так поступить, ведь я это заслужил». Если произошедшее можно оправдать, выносить его не так страшно. Вспомните фразы «меня били — и ничего, нормальным вырос», «били — значит, было за что», «папа всегда наказывал меня по заслугам». Все это проявления стокгольмского синдрома или идентификации с агрессором. Дальше человек может сделать следующий вывод: если поведение отца оправдано, значит, и я сам могу поступать так с другими. Продолжим наш пример: у мужчины, которого наказывали и били в детстве, рождается собственный сын. И когда он видит в нем те же «детские» проявления — в нем поднимается ярость, но ярость эта предназначена не ребенку, а собственному отцу. Но отцу ее предъявить нельзя, а сыну — вроде как можно. Так человек воспроизводит цикл насилия. И этот бытовой садизм — крайнее проявление идентификации с агрессором. Как помогает психотерапия?Опытный психотерапевт старается не эксплуатировать готовность клиента к идентификации, чтобы сессии не повторяли опыт зависимых отношений из жизни человека, не становились «местом захвата заложников». Психотерапевт продемонстрирует сострадание, уважение и принятие, но воздержится от субъективных оценок и советов. Хороший результат терапии — это когда человек выбирает не роль жертвы, обрекая себя на дальнейшую боль, а активную позицию. Ему удается связать накопленную ярость и ненависть с травматичной ситуацией, безопасно выразить эти чувства — и отделить себя от болезненного опыта. Одновременно с этим в психике происходит интеграция расщепленных частей — и человек больше не обязан быть ни «агрессором», ни «жертвой».

Пока нет комментариев