Надежда Маслова / Лента

Нереализованный потенциал кажется беспредельным.
Начиная воплощать задуманное, человек сталкивается с ограничениями - все равно получается не совсем так, как предполагалось, не совсем то, не в полной мере.
Парадокс : каждый шаг навстречу мечте .. от мечты же и отдаляет.


Другое дело, что есть люди, которых это, если волнует, то умеренно, а есть, которых это парализует настолько, что они предпочитают пребывать в состоянии нереализованных возможностей всю жизнь.
Что ж, это тоже выбор.


Я запомнила себя в тот момент. когда мною был сделан выбор - делать что-то по мере возможностей, и благодарить себя за самое мало. Я тогда внезапно ощутила, что мне не стать сразу ВСЕМ - идеальной мамой и женой , именитым кинорежиссером, известным бардом, суперпсихолгом.
Мои ресурсы ограничены - и энергетические, и эмоциональные, и интеллектуальные, и банально - временные.
Помню приступ острого и мгновенного разочарования, и столько же внезапное и резкое облечение: значит можно расслабиться и просто заниматься тем, что мне интересно " здесь и теперь" и что у меня на данный момент получается без лишнего напряжения и самонасилия.


Помню, как из моего лексикона исчезла фраза, которую я обычно любила говорить сама себе "можно было сделать лучше!" Эта фраза меня мучила и не давала возможности похвалить себя вообще ни за что: ведь что не сделай - а оно вечно выходит хуже, чем могло бы.
Я как- будто достроила эту фразу до конца " ...выходит хуже, чем могло бы, но и лучше, чем могло бы , а значит, как вышло так вышло".
Выражение "можно было сделать лучше" надолго исчезло. Но недавно появилось опять.
Теперь оно звучит как "получилось хорошо, и можно будет сделать еще лучше".
Для меня это не самокритика, а самомотивация - есть куда стремиться, а значит скучно не будет!

Показать полностью…

Насилие – это насилие. Если кто-то использует слова или молчание, чтобы заставить вас чувствовать себя ничего не стоящим и бессильным, то этот человек совершает насилие. Помните эту простую формулу, пишет в своей статье писательница Пег Стрип.


Когда моя мать злилась или была недовольна, она начинала вести себя так, будто меня просто нет. В такие моменты я будто становилась невидимкой, приведением или оконным стеклом. Когда я была маленькой – наверное, мне было 6 или 7 лет – у меня все горело внутри от её свирепого взгляда, я плакала и умоляла её сказать хоть слово, но она молчала. Конечно, всё свое детство я в страхе ходила на цыпочках вокруг неё. Это как быть запертым в наказание на чердаке, но гораздо тоньше и не столь очевидно. Лет до 40 я не понимала, что это такой вид насилия.


Эта женщина не одинока; дети, которые выросли среди вербального и эмоционального насилия часто считают такое поведение нормальным, ошибочно полагая, что так происходит и во всех семьях. Не удивительно, что в обществе много расхождений на тему того, что считать насилием внутри семьи.


И хотя большинство людей готовы признать проблемой физическое насилие – действия, которые оставляют синяки и травмы – тем не менее, многие не понимают, где заканчивается неспособность справиться с собственными эмоциями (например, с раздражением) и начинается насилие над другим человеком.


Однако, не важно – является ли такое поведение сознательной попыткой манипулировать и контролировать другого, или же человек оправдывается, говоря, что «он(а) его спровоцировал(а)» — оба эти варианта являются насилием.


Исследования очень четко демонстрируют: эмоциональное и вербальное насилие в прямом смысле меняют структуру мозга.


Такие дети вырастают во взрослых, которые не доверяют своему восприятию и имеют серьёзные трудности контроля своих эмоций. У них развивается небезопасный стиль привязанности, который отделяет их от собственных чувств (избегающий стиль) или делает их очень уязвимыми и чувствительными к отказам (тревожный стиль).


Поскольку у них есть склонность считать нормой вербальное насилие, они могут находить в отношениях с человеком, который и проявляет к ним это вербальное насилие.


Когда большинство из нас думают о вербальном насилии, мы представляем себе крики и вопли, но правда в том, что самое токсичное насилие – тихое и безмолвное. Перечитайте историю, с которой начинается эта статья и отметьте, что в данном случае орудие насилия – материнское молчание.


Насилие молчанием: как оно разрушает
Леа, 38 лет, написала мне о своем первом браке:


«Я становилась жалким существом, умоляла его сказать мне, что после этой ссоры он всё ещё меня любит, а он не отвечал. Я умоляла ещё сильнее, плакала, а он сидел на диване с каменным лицом. Тогда я начинала извиняться, даже если он начал ссору, а я не сделала ничего плохого. Вот как я боялась, что он уйдет. Я не считала его поведение ни насилием, ни контролем, пока не пошла в свои 35 лет на терапию. Я ведь прожила так 12 лет и не даже не задумывалась, что что-то не так».


История Леи не исключение, не одна она годами считает подобное поведение партнера нормальным. Насилие молчанием легко рационализировать или отрицать: «он просто не хочет говорить», «она просто пытается собраться с мыслями», «он не хочет обидеть меня нарочно» или «может быть я и правда слишком чувствительная, как она и говорит».


Однако дети усваивают не только те сообщения, которые получают в процессе вербального насилия (например, фразы: «зачем я тебя только родила», «ты чудовище», «от тебя одни неприятности» и т.п.), но так же формируют свои ожидания от мира и понимание того, как люди ведут себя в отношениях, из этого самого родительского молчания.


Среди насилия молчанием можно выделить несколько типов: глухая стена, игнорирование, демонстрация презрения и отказ от эмоционального контакта. У всех них одна цель – выставить человека маргиналом, заставить его ужасно себя чувствовать и усилить контроль.


Глухая стена
Этому поведению посвящено достаточно много исследований и у него есть даже своя аббревиатура DM/W (от англ. Demand/Withdraw), потому что оно признано одним из самых токсичных схем взаимоотношений.


Стать глухой стеной – это конец диалога, и это означает что у человека, который его инициировал, опускаются руки. Когда так поступает родитель по отношению к ребенку, он четко демонстрирует этим, что мысли и чувства ребенка не имеют никакой ценности и никого не волнуют. А поскольку потребности ребенка — это любовь и поддержка родителя, то ребенок выучит этот урок как некую «правду» о себе.


Когда так поступает один взрослый с другим, это просто демонстрация власти, которая сообщает: то что ты хочешь, то что ты думаешь, то что ты чувствуешь – в наших отношениях не имеет ни малейшего значения.


Игнорирование или бойкот
Делать вид, что вы не видите и не слышите кого-то особенно чувствительно для детей, особенно если это используется как наказание. Малыш может чувствовать себя покинутым или выброшенным из семьи. Ребенок постарше может испытывать боль отвержения и в то же время глубокий гнев.


Партнеры тоже используют бойкот для унижения и обесценивания, а также для того, чтобы напугать другую сторону, «сбить с ног». Это способ заставить другого чувствовать свою уязвимость, отправить его в эмоциональную ссылку. Делается это для того, чтобы сделать партнера более подконтрольным.


Презрение и насмешки
Смеяться над кем-то, дразнить его тоже может быть инструментом насилия, который обесценивает и унижает, хоть в этом и не участвуют слова. Эти жесты, увы, легко могут не признаваться обидчиком, который будет обвинять вас в излишней чувствительности («ой, какие мы нежные»), придирках («вечно ты придираешься ко всему») или отсутствии чувства юмора («ты что, шуток не понимаешь»).


Не ошибитесь: это насилие. Чтобы обозвать другого дураком и обесценить, не обязательно нужны слова.


Отказ от эмоционального контакта
Это, пожалуй, самая тонкая форма насилия, особенно когда речь идет о ребенке: умышленный отказ давать поддержку, любовь и заботу – то есть все то, что так необходимо для его развития.


Конечно, малыш не понимает чего именно его лишают, но ощущает, как одиночество заполняет пустоту в сердце.


Не намного легче приходится и взрослому партнеру, с которым обращаются подобным образом. Когда вам отказывают в эмоциональных потребностях – это заставляет еще больше в нуждаться в удовлетворении этих потребностей


Отказ от эмоционального контакта — это сильное орудие для тех, кто жаждет власти и контроля.

Показать полностью…

В каждой семье есть свои негласные правила. В одних можно громко смеяться и еще громче ругаться, в других принято говорить вполголоса и улыбаться через силу. Но есть особый тип семей, где главное правило звучит примерно так: "Если мы об этом не говорим, значит, этого не существует". И это правило соблюдается с религиозным фанатизмом. Представьте семью, где в гостиной стоит огромный розовый слон. Он ест с их стола, спит на их диване, громко трубит по ночам. Но вся семья аккуратно обходит его стороной, садится за стол так, чтобы не мешать его хоботу, и вполне серьезно обсуждает погоду. Если кто-то из детей спрашивает: "А что это за слон?", родители удивленно отвечают: "Какой слон? Я никакого слона не вижу. Ты, наверное, что-то придумываешь". Именно так выглядит семья, где действует магическое мышление: "Не называешь — значит, не существует". Эта магия работает по простому принципу: если проблему не назвать вслух, она как бы остается в категории "несуществующего". Папина алкогольная зависимость превращается в "усталость на работе". Мамина депрессия становится "просто плохим настроением". Бабушкина деменция объясняется "возрастом". Скандалы между родителями именуются "обсуждением семейного бюджета". И самое поразительное — это часто работает! По крайней мере, создает иллюзию, что работает. Семья функционирует, дети ходят в школу, родители на работу, по праздникам собираются за общим столом и даже улыбаются на фотографиях. Но есть одна загвоздка: реальность от этого молчания никуда не исчезает. Она просто перемещается из сферы осознанного в сферу атмосферного. То, что нельзя назвать словами, начинает говорить интонациями, взглядами, паузами, напряжением в воздухе. Дети в таких семьях рано становятся экспертами по чтению между строк. Они точно знают, когда папа "устал на работе" (и завтра с утра будет болеть голова), когда у мамы "просто плохое настроение" (и лучше не попадаться ей на глаза), когда родители "обсуждают бюджет" (и нужно срочно стать невидимым). Чаще всего родители, которые исповедуют философию "молчание — золото", сами выросли в похожих семьях. Для них замалчивание проблем — это не сознательная стратегия, а единственный известный способ справляться с трудностями. Есть и другой механизм: детское магическое мышление, которое у некоторых людей так и не перерастает во взрослое. В детстве мы верим, что если крепко зажмурить глаза, то страшный монстр под кроватью исчезнет. Некоторые родители применяют ту же логику к семейным проблемам: не будем на это смотреть — и оно рассосется само. Третий вариант — страх потери контроля. Если признать проблему вслух, придется что-то с ней делать. А что, если ничего не получится? Что, если станет еще хуже? Лучше уж пусть все остается как есть, в знакомом и предсказуемом хаосе. В семьях под ковром действует четкая иерархия того, о чем можно говорить, а о чем нельзя. На самом верху пирамиды — погода, успехи детей в школе, семейные праздники. Чуть ниже — рабочие проблемы (но только в общих чертах), здоровье (но без подробностей), планы на отпуск. А дальше начинается запретная зона. Нельзя говорить о чувствах — особенно негативных. Нельзя говорить о проблемах в отношениях. Нельзя говорить о том, что кто-то в семье болен, зависим, несчастен или просто ведет себя странно. И есть еще одно негласное правило: если кто-то попытается нарушить семейное табу на правду, его быстро вернут в рамки. "Не выдумывай", "Не драматизируй", "Все семьи такие", "Не выноси сор из избы" — вот стандартный набор фраз для укрощения правдолюбца. Ребенок, растущий в атмосфере семейного молчания, оказывается в странном положении. С одной стороны, он ясно чувствует, что что-то не так. Дети — удивительно чувствительные существа, они улавливают фальшь и напряжение лучше любого детектора лжи. С другой стороны, ему постоянно говорят, что его ощущения неверны. Получается классический газлайтинг: "Тебе кажется", "Ты все придумываешь", "У нас все нормально". В результате ребенок начинает сомневаться в собственных ощущениях. А если ты не можешь доверять своим чувствам и восприятию, как ты можешь доверять себе в принципе? Дети из семей под ковром часто вырастают с характерным набором особенностей. Они могут быть очень чуткими к атмосфере и настроениям других людей — навык, отточенный годами жизни в семейном минном поле. Но при этом часто не умеют называть собственные чувства и потребности. Им сложно конфликтовать — ведь их учили, что проблемы нужно не решать, а замалчивать. Им трудно устанавливать границы — в их семье границы были условностью, которую все делали вид, что соблюдают. И самое главное — они часто не доверяют собственному восприятию. "А может, мне показалось?", "Наверное, я все преувеличиваю", "Возможно, у меня слишком богатое воображение" — эти фразы становятся мантрами взрослых детей из семей молчания. В моей практике люди из семей под ковром — одни из самых сложных пациентов. Не тяжелых, а именно сложных. Не потому, что они "плохие" или "трудные", а потому, что сама идея называть проблемы вслух идет вразрез с их глубинными убеждениями о том, как устроен мир. Часто такие пациенты приходят с жалобами на тревогу, депрессию, проблемы в отношениях, но при этом категорически отрицают, что в их семье что-то было не так. "У нас была прекрасная семья", "Родители очень нас любили", "Мы никогда не ссорились" — эти фразы звучат как заученные мантры. И здесь начинается самая деликатная работа в психодинамической терапии — помочь человеку увидеть то, что всю жизнь было невидимым, не разрушив при этом его психическую защиту слишком резко. Процесс обычно начинается с того, что пациент постепенно начинает замечать несоответствия в своих воспоминаниях. "Мы никогда не ссорились, но почему-то я всегда боялся приводить друзей домой". "Папа никогда не пил, но каждые выходные у него болела голова, и нас просили играть тише". Это болезненный процесс. Представьте, что всю жизнь вы жили в доме, где все говорили, что стены белые, а потом вдруг начинаете различать, что они на самом деле серые. Сначала кажется, что с вашим зрением что-то не так. В терапии мы не торопимся. Мы не говорим пациенту: "Да у вас же классическая дисфункциональная семья!" Вместо этого мы создаем безопасное пространство, где человек может постепенно начать доверять собственным ощущениям. Когда пациент начинает видеть реальность своего детства, часто наступает период глубокого горя. Не только по тому, чего ему не дали, но и по той иллюзии семейного благополучия, которую приходится отпустить. "Получается, моего детства как бы и не было? Получается, я жил в каком-то спектакле?" — часто спрашивают пациенты. И здесь важно помочь им понять: детство было, любовь родителей тоже была, но все это происходило в контексте семейного молчания. Этот период может сопровождаться злостью — на родителей, на себя, на терапевта, который "разрушил" привычную картину мира. Злость — это нормально. Это означает, что человек начинает чувствовать, что имел право на другое детство.Третья стадия: обучение новому языку Люди из семей молчания буквально не умеют говорить о чувствах. Не потому, что не хотят, а потому, что у них нет для этого слов. Их эмоциональный словарь состоит из трех слов: "хорошо", "нормально" и "не знаю". В терапии мы медленно, слово за словом, расширяем этот словарь. "Что вы чувствуете, когда рассказываете об этом?" — "Не знаю... что-то неприятное". — "Это больше похоже на грусть, злость или страх?" — "Наверное... злость? Но я не имею права злиться на маму". И вот оно — ключевое убеждение: "Я не имею права чувствовать то, что чувствую". В семьях под ковром детям часто прямо или косвенно запрещают иметь определенные чувства. Результат — взрослые люди, которые не знают, что они чувствуют, и считают, что не имеют права это чувствовать. В процессе терапии выясняется, что в семьях молчания у каждого есть своя роль в поддержании общего спектакля. Кто-то становится "хорошим ребенком", который никогда не создает проблем. Кто-то — "семейным клоуном", который разряжает напряжение. Кто-то — "белой вороной", на которую можно свалить все семейные проблемы. Важно понимать, что эти роли — не злой умысел родителей, а способ семейной системы справиться с тем, что нельзя называть вслух. Но во взрослом возрасте эти роли становятся тюрьмой. Пятая стадия: право на собственную реальность Самая сложная и важная часть работы — помочь пациенту поверить в то, что его восприятие реальности имеет ценность. Люди из семей молчания часто живут с ощущением, что их версия событий менее важна, чем версия других людей."А может, я все преувеличиваю?" — это рефрен, который звучит в терапии месяцами. И каждый раз мы возвращаемся к простому вопросу: "А что, если вы не преувеличиваете? Что, если ваши ощущения верны?" Работа с переносом: когда терапевт становится семьей Интересно, что пациенты из семей молчания часто воспроизводят семейные паттерны в терапии. Они могут неделями рассказывать о погоде и работе, тщательно избегая всего важного. Или наоборот — начинают тестировать терапевта: "А что, если я расскажу что-то ужасное? Вы же меня осудите?" Иногда они становятся "идеальными пациентами" — приходят вовремя, говорят то, что, по их мнению, хочет услышать терапевт, никогда не выражают недовольство терапевтическим процессом. Это та же роль "хорошего ребенка", только в кабинете психотерапевта. Работа с переносом помогает пациенту в безопасной обстановке пережить то, что не удалось прожить в детстве — право злиться, расстраиваться, быть недовольным, иметь собственное мнение. Завершение: право на собственную историю Терапия людей из семей молчания — это длительный процесс. Мы не просто работаем с симптомами, мы буквально помогаем человеку написать заново историю своей жизни. Историю, где у него есть право чувствовать, думать, помнить и, главное, говорить о том, что с ним происходило. Результат этой работы — не обязательно примирение с семьей или полное прощение родителей. Результат — это способность жить своей собственной жизнью, доверять своим ощущениям и не бояться называть вещи своими именами. И иногда, в конце долгого терапевтического пути, пациент говорит что-то вроде: "Знаете, а ведь в нашей семье действительно стоял розовый слон. И теперь я наконец могу это сказать вслух".

Показать полностью…

АГРЕССИЯ СОЗАВИСИМЫХ


Созависимый – это человек, патологически нуждающийся в другом человеке. Это тот же зависимый с тем лишь отличием, что если зависимый нуждается в веществе (алкоголь, наркотик), то созависимый нуждается в другом человеке, в отношениях с ним. То есть созависимый – это человек, зависимый от отношений.
Зависимость очень легко спутать с привязанностью, так как грань между ними очень тонка.
Привязанность – жизненно важная потребность, необходимая для выживания человека (психического и физического). Этот тезис в психологии уже давно стал аксиомой. Данная человеческая (и не только) потребность достаточно глубоко была исследована в работах Джона Боулби и его последователей (см., например, «Создание и разрушение эмоциональных связей»). В случае зависимости привязанность становится чрезмерной, навязчивой, патологической, а объект привязанности начинает выполнять смыслообразующую функцию, жизнь без него представляется для зависимого невозможной.
Вступая в отношения, люди с созависимой структурой личности создают специфические по своим характеристикам связи – зависимые. Чаще всего в качестве критериев диагностики зависимых отношений выступают следующие: чрезмерная поглощенность жизнью другого человека, «прилипающее» поведение, направленное на сохранение лояльности партнера любой ценой, потеря свободы в отношениях… Клиническими признаками созависимого поведения являются компульсивность, автоматичность, неосознанность.
Зависимость формируется в ответ на фрустрацию отвержением или его угрозой в тот период, когда у ребенка еще недостаточно собственных ресурсов для самостоятельности и возможность разрыва со значимым взрослым несет витальную угрозу для ребенка, создает для него ситуацию психической травмы – травмы отвержения. В дальнейшем ребенок развивает и закрепляет такие формы поведения, которые помогают ему избегать того ужаса, гнева, страха, которые он пережил в момент травмы отвержения. Зависимое поведение выступает как защита, позволяющая превратить пассивное эмоциональное переживание травмирующей ситуации (ассоциативно напоминающей детский травматический опыт) в активное действие, что избавляет от переживаний беспомощности, гнева, отчаяния, возвращая чувство контроля над собой и миром.
При поверхностном знакомстве с созависимыми людьми создается впечатление, что для них не свойственна агрессия. На самом же деле это не так. Созависимым сложно осознавать свою агрессию и проявлять ее прямым способом. В то же время они мастера непрямых, скрытых, завуалированных способов ее проявления, что создает богатое пространство для различного рода манипуляций в их контакте с другими людьми.
В чем причины выбора созависимыми скрытых, косвенных форм проявления агрессии?
Причина одна – страх быть отвергнутым и оказаться в одиночестве в случае прямого ее предъявления. Версия отсутствия у созависимых агрессии как чувства не рассматривается, если только созависимый является человеком, а не ангелом, хотя многие из них стараются ими казаться. Для созависимых людей свойственна избирательная алекситимия – неосознавание и непринятие не всех, как в случае с полной алекситимией, а лишь отвергаемых аспектов своего «Я» – чувств, желаний, мыслей. Агрессия автоматически попадает в этот список, так как негативно оценивается созависимым. Часть отвергаемой внутренней агрессии неосознанно проецируется на внешний мир – он становится в восприятии созависимых людей агрессивным, жестоким, страшным, непредсказуемым, что усиливает тенденцию к слиянию с партнером. Другая ее часть проявляется в отношениях в скрытой, завуалированной (чаще всего под любовь, заботу) форме.
Агрессия созависимых, часто не осознаваемая и не предъявляемая ими открыто, скрывается под разными масками и проявляется преимущественно манипулятивно. Созависимые – большие мастера нарушения чужих границ, что само по себе уже является агрессивным действием. Делают же они это совершенно невинным способом, даже умудряясь вызывать при этом у других чувство вины и предательства.
Опишу наиболее типичные формы проявления агрессии у созависимых личностей.
♦ «Я всего лишь беспокоюсь о тебе…».
Другой человек, партнер созависимого становится объектом его тотального контроля. Он должен быть постоянно в фокусе его внимания. Контроль чаще всего проявляется в следующих формах: постоянные расспросы (где? с кем? когда? сколько? и др.), звонки (с теми же вопросами). Если другой становится по каким-то причинам недосягаемым (например, не берет трубку), созависимый может продолжать звонить бесконечно. Часто контроль над другим человеком маскируется под заботу о нем («Я всего лишь забочусь о тебе», «Я о тебе беспокоюсь»). На самом деле, контролируя другого человека, созависимый заботится о себе. За такой «заботой» о другом человеке у созависимого скрывается страх потерять его и остаться одному.
♦ «Я знаю, как должно быть…»
Это достаточно изощренный способ проявления агрессии у созависимых. Проявляется он в виде навязывания своих убеждений, своего мировоззрения другому человеку. В данном случае бывает непросто провести грань между «навязывать» и «делиться». Когда делятся, то просто о чем-то сообщают, информируют, а не дают постоянно посланий, что кто-то должен что-то понять, что другому лучше известно и что ему (другому) от этого будет лучше. В этом случае созависимый агрессивно навязывает другому человеку свои ценности, свою картину мира. Навязывание своей картины мира сродни проповеди. Проповедующий не просто делится своим мировоззрением, он фанатично убежден в истинности, ценности его содержания и достаточно агрессивно и безапелляционно его навязывает. Навязывание своей картины мира – агрессивный способ созависимого контролировать другого, грубое нарушение его психологических границ, опять же замаскированное под желание «дать другому добра».
♦ «Я знаю лучше, что тебе нужно…»
Созависимый твердо уверен, что он лучше знает, что нужно другому человеку. Данная установка также является достаточно изощренным способом нарушения чужих границ под предлогом сделать ему лучше: дать другому «добра и причинить ласку». И в этом случае агрессия проявляется не напрямую, не в контакте, а косвенно, манипулятивно (нарушение границ завуалировано под предлогом «добра» для партнера). При этом желание созависимого помочь его партнеру действительно искреннее. Проблема лишь в том, что созависимый воспринимает своего партнера как часть себя, «забывая» при этом, что другой – иной, и что у него могут быть свои, иные желания.
♦ «Если ты меня любишь, то у тебя не должно быть от меня секретов»
Созависимые люди создают симбиотические отношения, пытаясь прожить «одну жизнь на двоих». Являясь личностями, пограничными по своей психологической структуре, они пытаются создать со своими партнерами отношения без границ. Точнее, без границ внутренних, между собой и партнером, но при этом с достаточно жесткими внешними границами – с внешним миром. «Голубая» мечта зависимого от отношений человека – необитаемый остров, где «есть только я и ты». Другие люди, следовательно, представляют угрозу для таких отношений, являются небезопасными, так как потенциально могут нарушить такую идиллию. Появление у партнера тайны, секрета непереносимо для созависимого, так как этот факт запускает сложно выносимые переживания отвержения, ненужности, брошенности, предательства – внешние границы оказываются нарушенными и ситуация выходит из-под контроля. Отсюда такой страх у созависимых людей к любым неконтролируемым проявлениям у партнеров.
Само слово «партнер» представляется нам некорректным для описания созависимых отношений. Партнерские отношения строятся по принципам взаимного уважения друг к другу, принятия другого как иного, признания ценности его «инаковости». В созависимых же отношениях другой человек принимается только тогда, когда полностью соответствует образу созависимого.
Партнер же созависимого неслучайно оказывается и остается в такого рода патологических отношениях. Он попадает в свою ловушку – ловушку необходимости быть идеальным, соответствовать образу кого-то. И зависимый от отношений человек в данном случае является вторичным объектом. Первичным же объектом, подлинным автором этого образа являются значимые другие – чаще всего родители. Созависимый же лишь поддерживает этот образ. Оставаясь в плену своего идеального образа и вследствие этого – в плену созависимых отношений, партнер созависимого испытывает сложный коктейль противоречивых чувств, ведущими из которых являются злость и вина. Злость, агрессия в силу манипулятивности созависимого не может напрямую проявляться у его партнера (как можно злиться на человека, который любит тебя и желает тебе добра?) и часто является удерживаемым чувством, а в некоторых случаях и неосознаваемым. Удерживаемая агрессия ретрофлексивно разрушает партнера созависимого, что нередко приводит к возникновению у него психосоматики, алкоголизации и другим формам саморазрушаемого поведения.
Шанс вырваться из созависимых отношений появляется лишь тогда, когда партнер созависимого «оступится» и тем самым разрушит идеальный образ себя как партнера созависимого. Это приводит в ярость созависимого, позволяя ему открыто и адресно проявлять агрессию, тем самым легитимизируя эти чувства у его партнера. Для партнера созависимого, как говорилось выше, – это шанс вырваться из созависимых отношений, хотя здесь не все так просто… Он столкнется с мощными манипулятивными атаками созависимого в стремлении удержать его в созависимых отношениях. Ему придется «прорываться» через сложные манипулятивные сети, искусно создаваемыми созависимым, устоять перед чувствами вины, долга и ответственности за другого, стойко пережить чувство предательства, отказаться от идеального образа себя, пережить и принять свое несовершенство… Но это уже другая история для другой статьи.

Показать полностью…